— Море сулит тебе удачу, Микал, — усмехаясь в курчавую шкиперскую бороду, сказал Мариус по-русски. Они стояли на ходовом мостике, и он не хотел, чтобы их понял рулевой. — Лысый просится стрелять первым, погоду, пес, упустить боится. И пускай, не гонись за жребием. Поторопится и промажет, а от тебя уступка, козырь лишний. И мне карта, не страстился по-родственному.

Мариус не любил нечестной игры. Как бы он ни болел за брата, это еще не давало ему повода для вражды к его сопернику. Но соперником Микала был Вильян Паулсен — долговязый, в двадцать восемь лет уже совершенно лысый парень, которого боялась и молча ненавидела вся команда китобойца. Говорили, он не то племянник, не то какой-то кузен главного штурмана флотилии. Иначе его, молодого человека, едва успевшего выплавать капитанский ценз, никто бы не прислал на судно дублером капитана. Получить такую должность на норвежском китобойном флоте было верхом возможного. Дублерами капитанов могли плавать только инспекторы Союза гарпунеров, чье присутствие на кораблях всегда вызывало недовольство. Будучи штатным членом экипажа, инспектор тем не менее никогда не стоял вахту и чаще всего вообще не занимался на судне никаким полезным трудом. Все его обязанности сводились к тому, чтобы собственной персоной поддерживать влияние Союза. А платили ему почти столько же, как капитану, — в четыре раза больше, чем матросу первого класса. Это всех задевало, потому что доля инспектора шла из общего пая команды.

Для инспектора Союза гарпунеров Вильян Паулсен был слишком молод, но работать он тоже не желал. Взял на себя роль добровольного церковного проповедника и только улыбался, когда Мариус весьма прозрачно намекал ему, что деньги на промысле проповедями не зарабатывают. Улыбку Паулсена знала вся флотилия. С его узкого, обрамленного жиденькой бородкой лица не сходила гримаса святоши, а в прищуренных синих глазах высокомерно блестела наглость. Все это видели, и радости в его обществе никто не испытывал. Но проповеди все же слушали. Никому не хотелось иметь дело с родственником главного штурмана. Для увольнения с флотилии могла послужить причиной любая придирка. Доносов Паулсена боялся даже Мариус.

Лишь однажды терпению команды, казалось, наступил предел.

Закончив дневную охоту, «девятка» с шестью финвалами на буксире шла к флагману сдавать добычу. Внезапно разыгрался снежный ураган. Он захватил китобоец милях в сорока от китобазы.

Антарктика полна неожиданностей. Штиль, тишина, вдруг — резкий порыв ветра. Ошеломляющий, как взрывная волна, шквал. Еще несколько минут затишья — и вот уже слышны глухие, тяжкие вздохи. Словно где-то в океанской пучине ворочается, вздыхая, гигантское чудовище.

Шквал идет за шквалом. Пронзительный и мощный свист ветра сливается с раскатистым громом вздыбленных валов. Исчезают небо, море, не видно даже палубы корабля, через которую с грохотом перекатываются вспененные горы воды. Неистовый разгул стихии нарастает с каждой минутой. В бешеном смерче кружатся тучи водяной пыли, град, колючий, как битое стекло, снег. Вся эта бушующая масса, плотная и жгучая, окутывая корабль, заковывает его в тяжелую броню льда. На всех надстройках, бортах, на вантах и мачтах ледяная толща растет буквально на глазах. Горе тем морякам, кто упустит хотя бы минуту, не найдет в себе сил вовремя подняться на борьбу со стихией.

Вся команда китобойца вооружилась шлангами с горячей водой, ломами, кирками. Сами обледенелые, люди сбивали многотонные глыбы льда с корабля. Отяжелевший, он в любой момент мог потерять устойчивость и опрокинуться.

Непрерывный аврал длился шесть часов. До изнеможения уставшие, до мозга костей промерзшие, моряки спасали свою жизнь и жизнь корабля. Не вышел на аврал только один человек — Вильян Паулсен. Он закрылся у себя в каюте, читал молитвы. Ему стучали, но он не отзывался. Измотанные и злые, матросы были уже готовы взломать дверь. Их остановил боцман Олсен.

— Вы правы, ребята, но перед таким делом лучше подумать, — сказал он мрачно и словно бы виновато. — Не забывайте, у этой птички острые когти.

Олсен был старый и мудрый. Он знал, чем остановить ребят. Если бы они погибли, Паулсен ушел бы ко дну вместе со всеми. И тогда черт с ним, смерть всех равняет. Но погибать никто из них не собирался. Они хотели жить, а живущим нужна работа.

Много потом было авралов, но Паулсена всегда оставляли в покое. Только поражались его выдержке. Не всякий человек, вызвавший к себе общую ненависть, месяцами может жить в тесном мире маленького корабля, не замечая или делая вид, что не замечает холода скрытой вражды.

Таким был соперник Микала. Нелегкий соперник. Пока Микал плавал старшим помощником капитана на судне Мариуса и не мог получить ни одного выстрела, Паулсен два рейса ходил платным учеником гарпунера на английской китобойной флотилии «Саутерн Харвестер». У англичан не было таких строгостей, как у норвежцев. Они не выдавали иностранцам дипломов, но за деньги разрешали палить из пушек сколько пожелаешь. Поэтому многие норвежцы, кто хотел стать гарпунером и у кого были деньги, сначала шли обучаться к англичанам. Микал лишних денег не накопил. Но он верил в счастливую звезду.

Имея двухлетний практический опыт, Паулсен, вероятно, тоже верил в удачу, но больше, очевидно, надеялся на бога. Поднявшись в первый день экзаменов на гарпунерскую площадку, он опустился на колени и долго беззвучно шептал молитвы. Прошло пятнадцать минут, полчаса… Паулсен продолжал молиться. Нетерпеливой перебранки за своей спиной он словно не слышал.

На палубе все с удивлением поглядывали на Микала. Почему он молчит?

Внешне бесстрастным оставался только Мариус. Проявлять какие-то эмоции в его положении было бы глупостью.

Растерянный Микал стоял у пушки, не зная, что сказать. Он понял: выторговав у них с Мариусом позволение стрелять первым, лысый святоша теперь будет тянуть время, чтобы весь этот прекрасный день достался ему одному. Свои пять тренировочных и десять зачетных гарпунов при таком скоплении китов он успеет выстрелить сегодня, а выстрелы Микала придется перенести на завтра. Но завтра может начаться шторм или не будет китов. Тогда экзамен отодвинется еще на день, потом, возможно, и на целый год. Экзамены мешали нормальному промыслу, и больше трех дней на них не давали.

— Послушайте, Вильян, — с трудом подавляя гнев, Микал тронул Паулсена за плечо, — если вашему богу именно сейчас нужно столько молитв, я возвращаю себе право жребия.

Паулсен не шелохнулся. Его трагически опущенный сухой рот по-прежнему что-то шептал. Потом губы наконец плотно сомкнулись. Он неторопливо поднялся, осенил Микала крестом, сказал тихо:

— Да простит вас господь бог, Мартинсен.

И стал у пушки. Снова растерявшись, Микал отступил. Этот длинный тщедушный демон его словно гипнотизировал.

На третьем зачетном гарпуне Паулсен промахнулся. Неточность выстрела он почувствовал сразу, когда гарпун еще свистел в воздухе. Микал заметил, как вздрогнули его тонкие, до синевы белые руки. Ничем другим своего волнения он не выдал. Провожая взглядом уходящего от корабля блювала, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Господь учит: «не убий», а мы убиваем. По грехам и воздаяние.

— Вы просто плохо прицелились, — буркнул за его спиной Микал.

В нем не шевельнулось ничего, что можно было бы назвать радостью. Скорее даже стало жаль Паулсена. Или то было разочарование. Зная подготовку Вильяна, Микал рассчитывал на более сильного противника.

Его поразила неожиданная уступчивость Паулсена. За ним оставалось еще семь выстрелов и почти столько же часов светлого времени. Отказаться от них значило упустить редкую возможность испытать себя до конца и дать лучший шанс сопернику. Так понимал Микал. Когда Паулсен предложил ему занять место у пушки, он решил, что от неудачи бедняга слегка рехнулся. Воспользоваться в этот момент его слабостью было бы свинством. Какой он ни есть святоша, а все же человек.

Микал достал из кармана флягу с ромом, неловко протянул Паулсену.