Дождь успел немного утихнуть, когда Габриэль покинул ферму и зашагал к своему дому. Раньше эта ферма была частью поместья Роузклифф. Благодаря арендаторам она сохранилась в лучшем состоянии, чем особняк. Вернувшись в Хернвуд, Габриэль отдал ферму Питеру. Тот был рачительным хозяином, и, без сомнения, ферма будет процветать под его руководством. А позже он сможет передать ее своим детям. В такой дом не стыдно будет привести жену даже из знатного рода, хоть Питер и слышать не желал о такой возможности.

Впрочем, Габриэль отдал Питеру ферму безо всяких условий. Это было не более чем скромным вознаграждением за годы преданной дружбы. И он не станет настаивать на том, чтобы Питер женился на его сестре, хотя тот был отчаянно влюблен в нее.

Габриэлю следовало бы знать, что жизнь всегда подбрасывает какие-нибудь каверзы. Все, чего ему хотелось сейчас, — стаканчик бренди, полчаса за чтением хорошей книги и спокойный ночной сон. Но, войдя в библиотеку, он увидел Лиззи, мирно спящую в его большом кожаном кресле.

Он хотел было сразу развернуться и уйти, но что-то остановило его. Темная злая часть его души восстала в нем, готовая искушать и соблазнять. Лиззи была наивной дурочкой, если считала, что Габриэль ей не опасен.

Он медленно и бесшумно подошел к креслу. Лицо у Лиззи слегка порозовело ото сна, грудь мерно вздымалась и опадала с каждым вздохом.

Наклонившись, он положил руки на подлокотники кресла, загнав ее тем самым в ловушку. Ему ничего не стоило сделать так, чтобы она сбежала к себе в Дорсет. Достаточно было положить одну руку ей на грудь, другую — сунуть под юбку. Лиззи бы проснулась, отвесила ему пощечину и поспешила бы вернуться под отчий кров.

Но по какой-то причине Габриэль не желал так поступать. Лиззи выглядела такой доверчивой и умиротворенной, что ему не хотелось разрушать ее доверие — даже если это был наилучший способ защитить ее от себя и от грозящей опасности. Он сказал себе, что эта мирная картина весьма обманчива. Стоит Лиззи открыть глаза и напуститься на него с претензиями, как все его сомнения улетучатся прочь.

И все же несколько долгих мучительных секунд он просто наблюдал за ней, в тоске по несбыточному.

Странно, но люди обычно чувствуют, когда за ними наблюдают, — даже во сне. Лиззи медленно открыла глаза и взглянула на него без всякого удивления, как если бы ожидала увидеть.

Что... — начала она, но Габриэль не дал ей закончить. Он резко прижал ее к себе и закрыл рот поцелуем.

В нем не было ни капли соблазняющей нежности, и Лиззи тут же попыталась вырваться, но сделать это было не так-то просто. Продолжая сжимать ее в объятиях, он целовал ее неспешно и настойчиво, с оскорбительной расчетливостью. Благо, что она не попыталась укусить его, иначе Габриэль, опьяненный ее запахом и вкусом, мог потерять остатки самообладания.

Это всего лишь небольшой урок, напомнил он себе, остро ощущая прикосновение ее груди — Лиззи продолжала биться в его объятиях, стараясь вырваться. Он лишь пытается пробудить в ней отвращение к себе, вынудить ее поскорее отправиться домой. Что делать, если он успел сильно возбудиться, — она всегда действовала на него подобным образом. И когда прикасалась к нему своим телом, и когда осыпала проклятиями.

Он наконец оторвался от ее губ, глядя на нее сверху вниз. В глазах у Лиззи стояли слезы бессилия, а рот был влажным и припухшим от его грубых поцелуев. Она не заслуживает такого обращения, подумал Габриэль. Ей нужны нежные, исполненные любви поцелуи... другого мужчины.

Пожалуйста... — сказала она, еще не отдышавшись. — Не надо.

Он поцеловал ее вновь, прижав на этот раз к спинке кресла, пригвоздив ее всем телом. Лиззи попыталась пнуть его, но поскольку она была босиком, Габриэль не ощутил этого. Он прильнул к ней с жадной настойчивостью, и Лиззи задрожала — от отвращения, хотелось ему надеяться, хотя сам он уже с трудом сдерживал желание. Ничего, он переживет это. Главное — пробудить в ней ненависть.

Он положил руку ей на грудь. Ткань старенького платья была тонкой, и Габриэль решительно рванул ее вниз. Лиззи вновь забилась в его объятиях, но ему было уже все равно. Он жаждал прикоснуться к ее груди, покрыть все тело Лиззи горячими поцелуями, припасть ртом к потаенному местечку между ног, хотел овладеть ею всеми известными ему способами.

Из груди Лиззи вырвался приглушенный гортанный возглас, и Габриэль замер. Он вновь взглянул ей в лицо. Слезы ручьем текли по ее щекам, и он понял, что справился со своей задачей. Отныне она его ненавидела.

Оставалось лишь шагнуть назад, ухмыльнуться и произнести какое-нибудь оскорбительное замечание. Это станет достойным завершением вечера. Лиззи проникнется к нему отвращением, в спешке покинет этот дом и отправится к любящему отцу.

Лизи как завороженная смотрела ему в глаза. А затем, к величайшему изумлению Габриэля, обвила руками его шею и поцеловала. С любовью и нежностью поцеловала своими истерзанными губами, от всего своего истерзанного сердца. Это был поцелуй, которого он не заслуживал.

Габриэль оттолкнул ее, как будто на губах у нее был яд.

Возвращайся домой, Лиззи, — почти прошептал он. — Здесь для тебя все равно ничего нет.

Ты здесь, — просто ответила она.

Он мог овладеть ею сейчас. Достаточно было протянуть руки, и она бы сама отдалась ему. Сама бы разделась и сделала все, что он захочет. Сделала бы из любви к нему. Мысль эта повергла Габриэля в ужас.

Где-то в глубинах своего темного прошлого он отыскал холодную снисходительную улыбку.

Мне это без надобности, детка, — произнес он и поспешно покинул комнату, надеясь только, что силы не покинут его на полпути.

Он выскочил из дома прямо под дождь и устремился в лес. Габриэль бежал все быстрее и быстрее, как будто по пятам за ним мчались дикие псы из Арундела. Те самые псы, которых Лиззи укротила нежным прикосновением и добрым словом. Вокруг него высился лес, такой темный и такой гостеприимный. Запах дождя мешался с густым ароматом елей, рядом с которыми высились дубы, ясени и ольха. Это было единственное место, где он чувствовал себя как дома. Тепло и смех под крышей Роузклиффа были не более чем фантазией. В реальности за его стенами скрывались холодные, бездушные комнаты, в которых он провел всю свою жизнь. Нет, его место было в лесу, под дождем. В полном одиночестве, без тепла и любви.

К тому моменту, когда он успел добраться до башни, дождь лил как из ведра. Габриэль знал каждый поворот своей лестницы наизусть и взбежал наверх в полной тьме, ни разу не оступившись. Оказавшись внутри, он не стал запирать за собой дверь — призраков бы это не остановило, а других гостей он тут и не ждал. Он насквозь промок под проливным дождем и первым делом поспешил стянуть с себя рубашку. Габриэль прекрасно помнил о том, кто был с ним в башне в прошлый раз, когда он вот так же попал под ливень.

Ладно, теперь она ему не страшна — это ему-то, который никогда ничего не боялся! В очаге еще теплилась кучка углей, и он поспешил подбросить туда дров. Зажигать свечи Габриэль не стал: он мог ориентироваться в хорошо знакомой комнате и с завязанными глазами. Больше всего она напоминала келью безумного монаха, полную света, красок и тепла и заставленную роскошной мебелью. Кровать значительно уступала в размерах той чудовищной громадине, что стояла в Роузклифф-холле. Поверх нее были набросаны бархатные и меховые покрывала. Габриэль растянулся на кровати и рассеянно уставился в огонь. Вот здесь он и проведет остаток жизни, и никакая сила не сможет заставить его вернуться домой, в Роузклифф.

Что ты тут делаешь? — Разумеется, это был брат Септимус, смотревший на него, как всегда, с явным неодобрением.

Я тут вообще-то живу, — напомнил ему Габриэль.

Старый монах покачал головой.

Уже нет. Возвращайся домой, мой мальчик. Там ты найдешь ответ.

Мне не нужны ответы, мне нужен покой. Идите донимайте Лиззи, раз уж она вам так понравилась, — раздраженно заявил он и зажмурился, стараясь избавиться от докучливого видения.