— Не надо с больной спорить!

— И не было ничего такого. Времени у меня на такое нет. Ни с хрена оборзела.

— Куда деваться? Знали, где устраивались работать. Мне тоже раз досталось. Стал разнимать наших больных, двух женщин, они обе на меня… Чуть на куски не порвали. Вырвался, стыдно было поначалу на помощь звать. Теперь уж все. В одиночку не суюсь к больным, тем более не разнимаю дерущихся, буйных сам не связываю и вам не советую, — сказал Петухов санитарке.

— Ой, и не говорите! Чего только не случается у нас. Вон Люба на минуту в туалет отлучилась. А меня Варька на кулак поддела и в стену закинула. Я еле продохнула, хотела встать, тут Варя меня за волосы как ухватила! И вырвала клок. Хорошо, Люба подоспела. Та дура глаза хотела выколоть. А на другой день горько заливалась, прощения просила, ничего не помнила. Зато мой дед как увидел, враз велел уходить отсель. Ругался на чем свет стоит. Еле успокоила свово мужика. Зато нынче жалеть наловчился. К моему приходу завтрак готовит, избу протопит, воды согреет, чтоб умылась, сердешный стал. Жалеет меня, не брешется больше.

— Не заставляет с работы уходить? — спросил Петухов.

— Уговорила его. Теперь молчит, ждет, когда самой надоест.

— Нет, Евдокия, мы вас с Любой не отпустим. Хорошая санитарка самим нужна. Она с больными целый день. Знает все о каждой. Накормит и умоет, спать уложит, а случится у больной приступ — снова санитары выручат. Ну куда нам без вас, голубушки наши?

— Спасибо, Ванюша, что ценишь нас, все видишь и помнишь! — расчувствовалась Евдокия. И добавила: — Хоть теперь бабы от меня отстали, редко про тебя выспрашивают. Раньше проходу не давали. Все им надо было знать: сколько лет тебе, женатый ли, имеешь ли детей, где и с кем живешь?..

— У матери, с ней вдвоем маемся. Она у меня чудесный человек. Нам вместе хорошо. Потому семьей не спешу обзаводиться. Вон мои однокурсники, чтоб остаться в городе, сломя голову женились. Зачастую излишне спешили. И что думаете, в течение года лишь три пары уцелели в семейных. А было семнадцать… Я в свидетелях семь раз отметился. Пытался убедить молодоженов, удержать от разводов, но куда там, слишком разные. Да что они? Я себя часто чувствую неловко среди ровесников, — покраснел Иван.

— А почему? — поинтересовалась врач, тоже недавняя выпускница института.

— Ну, вы тоже, видимо, были на концерте поп-группы «Премьер-министр», участвовали в нем и другие исполнители. На стадионе все организовали. Вот так зрелище! Даю слово, впечатление осталось жуткое, вроде попал в зверинец без выхода. Вокруг все скачут, визжат, вопят. Я так и не понял, кто кого развлекал. На сцене лохматые полуголые мужики в наколках, при них девицы, но какие? Артистки заголились до безобразной пошлости. Певцы абсолютно бездарные и безголосые. А песни — сплошной набор слов. С таким репертуаром дальше пивнушки появляться нельзя. Только группа «Любэ» и запомнилась. Остальные хуже наших больных.

— Почему так строго? Теперь мода исполнения такая, общая для всех.

— Не надо. У «Любэ» никто не прыгал и не скакал. Зато фители слушали их песни стоя. Враз успокоились. А то дергались, как наша Мотя в припадке.

— Старомодный какой! У вас, наверное, и друзей на курсе было мало?

— Очень ошибаетесь, Лидия Михайловна!

— А зачем ходить на концерты, которые раздражают?

— Да меня сами концерты не интересуют. Они вульгарны, если говорить вежливо. Исполнители, в своем большинстве, пошлые крикуны. Заводят зеленую молодежь, та и скачет на ушах, беснуется. Серьезный зритель на такое сборище не пойдет. А я пришел понаблюдать, сколько пациентов прибавится у пас в больнице в скором времени. Понял — много!

— Почему?

— Увидел, как портят ребят и девчонок иные исполнители. Заводят их смелыми, вольными выражениями. Ну что это та песня «Самосвал любви»? Или в исполнении «Балагана» «По морозу босиком…». Продолжить уже стыдно, даже при наших больных, не говоря о приличном обществе.

— Можно подумать, что вы эти слова впервые услышали им концерте! — рассмеялась Лидия.

— Сколько хотите, на улице прохожие еще и покруче загнут, правда, бесплатно, не вешая на себя ярлык деятелей искусств. Таких хоть редко, но осекают, вокруг них не скачут от глупой радости другие. Их в лучшем случае не замечают, из них не делают кумиров.

— А может, молодым надоели слишком правильное поведение, серьезные песни? Это мы уже прошли в свое время. Между прочим, и тогда неврологические, психиатрические больницы не пустовали, были переполнены. И к сожалению, туда упрятывали и нормальных, умных людей. Зачем же сегодня навязывать молодым прошлое и совать их головами в день вчерашний? Может, он не был пошлым, вульгарным, зато жестокости и крови хватало через край! Это точно. Тогда не дурачились, а убивали друг друга! Что плохого в сегодняшнем веселье? Оно никого не задевает и не обижает. Радуются люди, кто как может. А значит, наших больных поубавится. С веселья еще никто не сдвинулся, — не согласилась Лидия с Петуховым.

Иван рассмеялся:

— Да кто ж против веселья? Я о том, на каких дрожжах оно замешено. Вседозволенность — сестра безнравственности. И вам это известно не хуже других.

— Безнравственность — понятие широкое. По мне, так безразлично, как одет певец, как держится на сцене, часто в слова не вслушиваюсь, потому что прихожу отдохнуть и расслабиться, зарядиться общим весельем, даже постоять на ушах, чтоб завтра передать это настроение больным, своим коллегам. Нельзя же всю жизнь прятаться под зонтом от дождя и от солнца.

Врачи больницы вслушивались в спор, не вмешиваясь до поры. Понимали, молодые люди впервые за эти месяцы совместной работы говорят на нейтральную тему. Может, решили присмотреться, лучше понять друг друга?

Иван сел за стол, взялся за истории болезней. И пожалуй, впервые в жизни украдкой посматривал на Лидию.

«Симпатичная! Но упрямая какая! Интересно посмотреть, как она на ушах стоит. Неужели ей всерьез нравятся те концерты с откровенно похабными песнями? Не может быть». Глянул на высокий лоб, строго сдвинутые брови. И спросил, сам не ожидая от себя такой смелости:

— Лида, а у вас семья имеется?

Пожилая врач Таисия Тимофеевна даже журналы выронила. Уставилась на Петухова сквозь толстые стекла очков и, казалось, готова была выдрать его за уши, наказать за бестактность. Но Иван даже не оглянулся в ее сторону.

— У меня старший брат. Я в его семье живу, — послышался тихий ответ.

Две пожилые врачихи молча переглянулись и, не говоря ни слова, вышли из ординаторской. Почувствовали себя лишними и не захотели мешать молодым.

— У вас есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер? — спросил Петухов.

— Иван, вы и меня будете изучать и наблюдать, как я, человек, перехожу в состояние макаки?

Петухов рассмеялся:

— Зачем? У нас большой опыт наблюдения.

— Скажите, а вам наши больные снятся по ночам? — спросила Лидия.

— Нет, с меня хватает и дней, проведенных с ними. Бывало такое, что день с ночью путал.

— А я иногда их вижу во сне.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — напомнил Петухов.

— Пока никаких планов нет. Но до вечера еще дожить нужно. Наша работа непредсказуема.

— Это верно! — согласился Иван.

— Хочу посоветоваться с вами по поводу больной Юлии. Она просится домой, хотя бы на выходные. Со своими хочет побыть, изменить обстановку. Приступы шизофрении редко ее беспокоят. В своей семье и пара дней подарок. Может, отпустим?

— А как родня на это смотрит?

— Конечно, обрадуется. Мать меня много раз об этом просила. Но тогда было рано.

— Лида, эту девушку я постоянно наблюдаю. Ее настроение часто меняется. То смеется, то плачет, высказывалась, что жить надоело.

— Они почти все об этом говорят. Я думаю, такие мысли приходят в голову в чужой обстановке. Как только попадет домой, увидит, что ее любят, ни о каких глупостях не вспомнит. Ведь и я общалась с Юлей. Она уверенно идет на поправку.