— Не каждому она по кайфу! — осек Игорь.

— Конечно! К земле и скотинке сердце иметь надо. Заботиться больше, чем о себе. Горожанам такое не дано. Нет у них нашей души и тепла. Мы даже полевой цветок обойдем, а городские и по садовым цветам пройдут ногами не дрогнув. Мы бездомную собаку из города к себе привозим, кормим, даем приют, а вы ногами их пинаете! Стариков и детей своих выгоняете из домов! У нас такое немыслимо! А ваши дети? Отрезают лапы у птиц, стариков кроют матом и обстреливают из рогаток. Вот тебе твой город с его горбатой цивилизацией! И за это мы с тобой воевали? Ты представь, поймал я двоих за шкирки, возвращаясь из города. Они у меня в саду на вишне паслись. Я еле заставил их слезть.

— Небось вломил как мужикам?

— Звезданулся, что ли? Я им целую миску, а она с хороший таз, всяких ягод вынес. Вон в той беседке их усадил.

Ешьте сколько влезет. Не хватит, еще дам. Они со страху враз и не поверили. А когда отошел, все слопали. Ну и договорился с ними — если хотят ягод, пусть помогут собрать их с деревьев. Каждое пятое ведро им отдам, еще обедами кормить стану! Так не поверишь, на другой день десяток пацанов заявились. За два дня до единой ягоды все собрали. Ни одной ветки не сломали. А уж как довольны были! Попросили, чтоб я их на картоху и морковку, на свеклу и яблоки позвал. Вот так и появился свой пацановский десант. Ну почему их родители не надоумили на доброе? Ведь можно получить желаемое по-хорошему, не надо воровать! И мальчишки сами теперь приходят. Просят работу, дружим мы с ними. Они мне, не поверишь, даже на пасеке помогают. Зато и свекла, и морковка, да все, вовремя прополото. А как картошку убирают — начисто! Ну а зимой горя не знают, все харчи имеют. И мне не в убыток, и им выгодно. А и помощь их лишней не бывает, зато и я стал больше успевать, и дети мои с ног не валятся, как раньше. Недавно им компьютер купил. Думал, фильмы смотреть будут. А они отмочили — родословную на всех коров и телят позавели. Надои контролируют. Вносят данные в память. Короче, у них полная бухгалтерия теперь в компьютере сидит. Сколько надоили и сдали молока и яиц, сколько денег получили?

— Короче, на бутылку не выкрутишь? — рассмеялся Игорь.

— Свою самогонку гоним. Она даже лучше! Хлебом пахнет. Вкусная. И дури нет, и голова не болит.

— Это верно!

— А детвора уже дальше пошла. По компьютеру находят фирмы, где продают стройматериалы, и говорят мне, где дешевле и выгоднее покупать.

— Ну, деловые они у тебя!

— Копейку считать умеют. Нелегко она дается! У меня и родители на земле работали. Кулаками назвали их коммуняки. За двух свиноматок, каких в колхоз не захотели отдать, отправили их на колымскую трассу — на целых десять лет. Едва живыми домой вернулись. Мать пять зим прожила, отец на год больше. Я хотел после всего уйти из деревни навсегда, ан не смог. Есть в каждом из нас свои корни. Они не приживаются в чужом месте. Вот и мои родители, знаешь, что сказали перед смертью: «А все ж Бог любил, коль вернул помирать дома, не в чужих краях. Тут мы у себя, как плоть от плоти, в своей земле останемся, на своей родине, под песни наших птиц, а не под вой пурги и треск мороза. Тут все свое. Обидела нас власть. А земля успокоит и всех когда-то примирит. Ты, Степушка, не серчай на нее. Земля неповинна в глупостях людей. Береги и холь, не жалей сил своих и тепла. Что потом полито, возродится радостью. Будь благословен твой путь…»

— А как же ты в Чечне оказался?

— Ох, Игорек! Другого выхода не имел. Ведь хозяйством не обзаведешься на одних пожеланиях. У нас на тот момент даже коровы не было. Ни свиней, ни кур, ни хрена. Короче, голь перекатная. Мучился, терпел сколько мог. Тут Чечня подвернулась. Я и ухватился как утопающий за соломинку. Ну, думаю, была не была! Пойду! Авось Бог смилуется. Либо одной могилой станет больше, или фермером прибавится. И повезло. Живым вернулся, — улыбался человек. — Я еще до Чечни женился. Из своих, из деревенских взял и не ошибся. Стали мы понемногу дом строить. Там коровенок приобрели. Потом и кур. В сарае тесно всем. Но к зиме поставил просторный сарай, утеплил его. В зиму телята ожидались. Ночи не спали. Какой там отдых? Зимой и то ни минуты без дела. Так год за годом пошли. Росли дети, росло хозяйство. Мы с женой стареем, а детвора свое берет. Я траву на сено вручную косил. А они трактором. Оно и быстрее и легче. Тогда я десять коров имел. Нынче — двести. Кур пять тыщ да свиней пятьсот голов. В зиму полсотни оставляем. Остальных сдаем. Трудно и дорого их держать. Да и зимний опорос восстанавливает прежнее количество с лихвой. Я это тебе к чему говорю, Игорек? Неспроста! Плюнь ты на город, перебирайся на землю, в фермеры! С год будет тебя ломать, а потом привыкнешь, прирастешь, и не будет для тебя доли слаще фермерской. На первых порах я помогу. Дам для разгону и на развод скотину и семена. Техникой подмогну. Завсегда посоветую вовремя. И будем мы с тобой жить о бок, соседями, друзьями, братанами! Я никогда не подведу тебя!

— Я — в фермеры? Степ, ты шутишь? Ну посмотри на меня хорошенько! Из меня никогда не состоится хозяин земли! Я люблю город, а здесь чувствую себя мухой в дусте.

— Почему? — изумился хозяин.

— Помнишь, как только мы с Тонькой приехали, ты отправил нас спать на сеновал?

— А что? Холодно было? — смутился хозяин.

— Нет! С этим все в порядке. И сено душистое, и постель хорошая! Но в начале пятого заскочил к нам на сеновал твой петух. У него там, видать, свой притон. Куры неслись всякая в своем лукошке. А его, козла, одного оставили. Он как заорал, что с бодуна: «Мандавошка!» Видно, свою первую звал. Ну а я как подскочил! Не понял. Во сне крутых видел. Подумал, что они кого-то достали, теперь меня пасут. Огляделся — кругом темно, ни хрена не вижу, забыл, где нахожусь. Шасть рукой. Тоньку нащупал, а твой петух снова как загомонил. Я от бабы ходу! Думал, она орет. Спросонок никак не врублюсь. Даже жутко стало. Вокруг себя шарю, какую-то курицу прихватил. Та на меня покатила. Затрещала. А этот фраер, твой петух, подлетел и давай меня клевать! Куда б ты думал? Я ж на четвереньках стоял, к нему кормой, ничего не подозревая. Этот козел подумал, что я к его метелке клеюсь в хахали. И в самые что ни на есть… клювом стал долбить. Я от него зад прячу, а он находит и клюет. Я его матом, а он бурчит и на меня кидается. Я рукой загородил, он ладонь чуть не насквозь пробил. Ох и заставил покрутиться зверюга. Долго он меня атаковал со всех флангов. Сколько ни пытался поймать, не удалось. Он мне всю жопу в сито превратил. А как топорщился, шипел, бухтел, орал, крыльями всю голову истрепал, половину волос с головы выщипал. Всего обосрал да еще созвал всех своих путанок, чтоб глянули, как он соперника отделал. Я понял, что мне лучше встать на ноги, чтоб на человека походить.

Пока кое-как разогнулся, твой альфонс уже забрался мне на спину — гребаный джигит — и никак не хотел соскакивать. Уже и там все, что можно, исклевал, изгадил. Но пока мы с ним выясняли, кто есть кто, светать стало, и я этого пропадлину поймал и сбросил вниз. Чего ж он мне не нажелал! А как орал!.. Но все бы ладно. Это можно было пережить. Зато другое — не передышать… Я ж полез в постель к Антонине, такой исклеванный, исхлестанный, поруганный. А моя баба нос заткнула, крутит головой и ругается: «Игорь! Мать твою, козел! Ты чего все перепутал? Почему жопой ко мне лег? А ну перевернись! Ляжь как надо, сукин сын! И впредь не забывай после туалета пользоваться лопухами. Совсем задушил вонью, хорек…»

После того мы не спали на сеновале. Не хочу, чтоб твой петух вот так унижал мужское достоинство. Я не переношу его голос. Не хочу с ним никаких разборок. А яйца, если вдруг понадобятся, лучше куплю в магазине. Себе будет дешевле…

Степан, ухватившись за живот, хохотал до слез. Он впервые услышал о случившемся на сеновале.

— Пойми, братан, жизнь слишком короткая штука, и я не хочу тратить время на то, к чему не лежит душа. Хотя тебя я понимаю.