больше ничего у нас не осталось. Пепел от памяти и сны… Нельзя любить фартовому. Но кто ж нас спрашивает? Вот только одно остается от Любовей — одиночество в старости, да горечь в памяти. Если сможете, бегите от нее. Берегитесь ее!
Капка вся в комок сжалась. Смешные эти взрослые. Все для них сложно. Вот и Сивуч… Не может забыть… Интересно, а ее отец? Он мать помнит? Почему не говорит о ней. Даже злится, когда Задрыга спрашивает. Видно, тоже память болит.
Девчонка знает, скоро за нею приедут, чтобы навсегда забрать в малину. Так отец обещал. А он свое слово держит.
Задрыгу теперь учил Сивуч разбираться в татуировках, наколках. Знал, в будущем ей пригодятся эти знания. Требовал быстро и безошибочно различать запахи духов. Понимал, обучение Капки надо ускорить.
Теперь сам Сивуч не решался взять ее за ухо, как раньше, или отвесить затрещину за оплошку. Задрыга тут же вспыхивала, в глазах загорались злые огни. И только возраст и положение Сивуча сдерживали Капитолину. Она знала, что фартовый не успел ей передать главное. То, чему учат один на один, умению уходить от беды в самый критический момент.
Капитолина запоминала навсегда. Ведь подсказать потом будет некому. Сивуч объяснял ей, в каких случаях чем надо воспользоваться.
— Помни накрепко, никогда в деле не расслабляйся. И не жалей никого. На том кенты не раз горели. Помни, в жизни может случиться так, что фартовать тебе придется в одиночку. Потому запоминай все, не отмахивайся. И Задрыга запоминала, как и чем можно уложить наповал целую малину, как за пару дней встать на ноги после ножевого ранения. Как можно взять «на понял» лягавых, прикинувшись несчастной сиротой, и пройти куда угодно.
Капка познала много секретов. Научилась легко раскидывать ребят, становившихся на время нападающими ментами пли частью толпы. Задрыга укладывала их быстро и красиво. Словно всю жизнь занималась этим. И со дня на день ждала малину, зная, что теперь никто не назовет ее обузой.
Сивуч, наблюдая за Капкой, не предостерегал ее от увлечений и любви. Он давно подметил, не способна Задрыга на сильное чувство. Больше всего любила только себя. Ни с кем другим не считалась. Самое большее, на что была годна, так только на мимолетную жалость. На сочувствие и сострадание не откликалось Капкино сердце. Недаром, услышав о неудачной любви Сивуча, процедила презрительно:
— Если б я была на твоем месте — с кровью свое б вернула. А нет — дышать не оставила. Она — других не файней. Глупо все у тебя было. Уж лучше б не было ничего, чем такое, что не любовью, дурью назовешь. Жалеть не о чем. Позволить себя надуть вот так?
— Не все кредитками меряется, Задрыга! Было большее. И коль не вернуть, при чем башли? Ими память не заклеешь. А и тебе не понять. Но не дергайся, не вылупайся, может, и тебя фортуна достанет. Тогда глянем, что затрехаешь, — не выдержал Гильза, едва терпевший подрастающую Задрыгу. Тогда он впервые молча пожелал ей попухнуть на любви.
Капка не обратила внимания на новых ребят, привезенных к Сивучу, хотя среди них были ее сверстники и те, кто постарше. Задрыга смотрела на них с откровенной насмешкой. Ведь всем им предстояло прожить у Сивуча годы, а она здесь — последние дни.
Задрыга решила на завтра сходить в город, прибарахлиться. Чтобы появиться перед своими в полном блеске. Сивуча предупредила заранее. Тот согласился. И Капитолина легла спать пораньше.
Уснула быстро, словно в пуховую перину провалилась в предвкушении завтрашнего дня. Во сне увидала свою малину, раздухарившихся фартовых. Опять удачу обмывают. Вон сколько пустых бутылок под столом валяется. Шмары вьются вокруг законников яркими ночными бабочками, цветут улыбки на пьяных лицах. Все пьют за Капку. Значит, ее приезд, ее возвращение обмывают, в дело они пойдут уже с нею.
Но кто это назвал ее стервой? Кто посмел пригрозить, что натянет Задрыге глаз на жопу? Кто обещает заткнуть кентелем в сраку? За что? — напряглась Капитолина, ища глазами духаря.
— Нет! Это шмаре адресованы комплименты. Капке не насмелятся такое насовать, — внезапно почувствовала холод, пробежавший по телу, и только хотела натянуть на себя одеяло, тут же была выброшена из постели.
— А ну, сука! Вытряхивайся в гостиную, пропадлина гнилая! Гнида вонючая! Отваливай к своим паскудам! — врезался кулак в висок и выбил Задрыгу из темной спальни в освещенную гостиную.
Задрыга не понимала, сон это или явь? Ущипнула себя. Почувствовала боль. Выходит, разбудили. Не померещилось. Глаза Капки налились кровью.
Пятеро мужиков выколачивали из комнат всех обитателей дома. Связанный Сивуч лежал на диване. Из разбитого носа текла кровь.
— Что им надо из-под нас? — спросила глухо.
— Заткнись! — подскочил к ней кряжистый, потный мужик, намерившись врезать в ухо.
Капка взъярилась. И взяла того «на кентель». Быстро налетев на него, головой в пах саданула. Да так, что у мужика глаза под лоб закатились.
— А, курва! — услышала за спиной. Напряглась, как учил Сивуч. И рослый молодой мужик взвыл не своим голосом. Ухватившись за пах обеими руками, катается по полу, матерясь.
Тонкое, сверкающее лезвие ножа впилось в левую руку чуть выше локтя. Капка отскочила к столу, схватила тяжеленный графин. Попала. Рассекла голову. Мало показалось. Налетела ураганом. Ребром ладони ударила по горлу один раз. Человек широко открыл глаза и рот. Но воздух застрял. Перекрыла Задрыга кислород. Мужик хрипел громко, страшно. Капка наступила ногой на горло, тот затих.
— Ложись, Задрыга! — закричали сверху. И услышала свист пули, потом возню, кто-то упал с лестницы второго этажа, грузно ударился об пол гостиной. Дернулся и затих. Последнего — пятого, нагнали во дворе, Капка с Мишкой. Сбили с ног и заволокли в дом за ноги, матеря и пиная.
— Откуда сорвались? Зачем возникли? — зависла Задрыга пяткой над пахом мужика, грозя раздавить все всмятку.
— С паханом ботатъ стану. Ты, сучье семя, сгинь! — ответил глухо.
Капка не сдержалась. И резко опустила ногу…
Мишка развязал Сивуча. Тот смущенно крутил головой.
— С малины они! Все здешние, брянские. Уже в который раз хазу шмонают. Кто-то банк тряхнул. Видно, гастролеры. Я этим по молодости развлекался. А они ко мне возникли. Доперли, ровно я и теперь в дела хожу, вас натаскиваю. Их менты гребут, а они на мне отрываются. Всех вас со мною имеете замокрить хотели. Чтоб не мешали им дышать. Да сорвалось. Теперь других жди. Не задержат с визитом. За кентов начнут мстить. Раньше было то же. Обшмонают, насуют и смылись. Нынче им не обломилось. Жмуров получат. Теперь держись, — вздохнул старый фартовый.
— «Зелень» поставим стремачить, — предложила Капка.
— Сами наехали, вот и схлопотали. Другие нарисуются, гоже насуем, — грозил Гильза.
— Ништяк! Всем вам тыквы отвернем, — услышали все трое.
Оклемавшийся налетчик стоял неподалеку, отплевывался кровью, буравил Задрыгу злыми взглядами.
— Схлопотал, падла! Мало тебе? Еще вкину! — вскочил Гильза и подошел вплотную.
— Духаришься, сявка? Погоди, ты еще на разборке взвоешь! Уделаю, как маму родную…
Гильза сунул кулаком в печень. Налетчик рухнул на пол.
— Не стоило его метелить. Он уж свое отпел. Долго не протянет, — отмахнулся Сивуч и тихо продолжил:
— Не они страшны. Менты могут нарисоваться. Коли банк обчистили, лягавые нас не обойдут. Линять надо. Чем шустрей, тем лучше.
— Куда линять? За мной приедут. Где найдут?
— Надыбают. Не впервой. Допрут враз, где мы канаем, — успокоил Сивуч Капку.
Внезапно скрипнув, отворилась дверь. Все обитатели дома, даже налетчики, умолкли.
— А что как лягавые? — вырвалось невольное у кого-то.
— Попухли кенты? Чего же хазу не стремачишь, Сивуч? Иль вконец мозги посеял? — шагнул в дом пахан всех фартовых Брянска по кличке Дрезина.
Он уверенно прошел в гостиную.
— Что за шухер? — спросил оглядевшись.
— За банк ко мне возникли. Разборку править вздумали. Вот и схлопотали падлы, — ответил Сивуч.
