Горе он перенес спокойно. Лишь седел потихоньку, незаметно для других. Боль терпел молча. Стиснув зубы. А потом привык и перестал замечать. Вошла в привычное состояние. Голод так часто сушил его желудок, что еда давно перестала быть потребностью. Холод проморозил его насквозь, и радость стала восприниматься только вот так, через боль и муки. Уж слишком редкой была эта гостья в его жизни. И отвык от нее человек. Совсем отвык. Внезапное ее появление ломало «президента» не менее, чем лютое горе.

Вот он вырвал у снега холодную горсть. Запихнул ее в рот. Потом еще две пригоршни. Их к вискам приложил. Голову натер, и вздохнул легче. Свободнее. Встал на ноги. Едва заметно пошатываясь, пошел к баракам, расстегнув на груди телогрейку, чтоб легче лишалось, чтоб радость другим передать в полный голос.

Яровому в это время свое вспоминалось. Там, в самолете, когда наока-чукчанка увидела сверху собачью упряжку, — стала рассказывать внучке сказку:

«Жил-был на свете один бедняк. Такой бедный, что во всем стойбище не было ни у кого более старого и дырявого чума, чем у него. Ни ружья, ни оленя он не имел. И кушал только юколу, которую готовил летом для себя и собачек сразу. Они и были его отрадой, его друзьями. Собачек было много. И все старые, как сам бедняк. Чукчи стойбища частенько посмеивались над бедностью старика и никто из них никогда не пожалел его, не помог. Никто даже на праздники не дал ему и куска мяса. И вот однажды выдалась злая зима. Много пурги и снега наслал на стойбище всевышний. Большие морозы наступили в тундре. Такие, что даже в чумах от них дышать было больно. Лег бедняк в своем чуме— сил уже не стало в горы идти умирать, — и решил здесь отдать свою душу всевышнему. А пурга снаружи кричит, будто все жители стойбища собрались к пологу и ругают старика, что, умирая в чуме, он забот; им доставляет. Ведь когда человек не успел уйти в горы, все стойбище должно перекочевать

в

другое место, чтоб другие души всевышний не забрал к себе на небо. А если зима стоит, то кочевать ох как трудно!

Снег чумы доверху занес, по самые макушки. И вдруг чует старик — тепло ему стало. Совсем тепло, как летом. Или в жаркой кухлянке у костра, когда горячие угли весь жар свой отдают человеку.

Подумал бедняк, что он умер и всевышний греет его у своего дымника; сейчас, наверное, олениной угощать начнет. И обрадовался старик от счастья такого. Оленины уже столько зим не ел, сколько пальцев на руках. И решил посмотреть, каким куском его кормить начнут. Открыл глаза и видит, что не у всевышнего он. Не на небе. А в своем чуме. А по бокам у него и на груди — собачки лежат. Сами греются и хозяина греют. Обрадовался бедняк, что такие умные у него собачки и решил отдать их на зиму кому-нибудь из стойбища, чтоб не умерли с голода. Ведь запас юколы к концу подходил. Скоро совсем нечем станет кормить собак.

На следующий день, когда пурга закончилась, вышел старик из чума и стал людей сзывать. Те остановились послушать, что он скажет, а сами на дырявые канайты

[20]

его пальцами показывают. Смеются, что, мол, умного сможет он сказать? Наверное, помощи будет просить у стойбища? И решили уй

ти.

Но старик, увидев это, заговорил:

— Люди тундры! Жители стойбища!

Я

обращаюсь к вам в последние часы моей жизни. Вы все знаете меня давно. Так давно, что память ваша о моем добре так же состарилась, как мой чум. И стала такой же дырявой. Здесь я тоже не всегда был стариком и слыл самым удачливым охотником. Полог моего чума был всегда открыт для любого из вас, будь то шаман или последний бедняк. Я никого не выгонял и всегда помогал любому. Вы знаете, у моего очага всегда было мясо. И я поровну делил его с вами. И никогда ничего не просил от вас взамен. Если я говорю что не так, пусть меня накажет всевышний!

Жители стойбища, что слушали старика, головы опустили. Верно он говорил. Щедрым слыл этот человек. А старик между тем продолжал:

—

С годами удача отвернулась от меня. И к старости совсем покинула. Моя жена не оставила мне сыновей, какие грели бы мою старость и дали бы в немощи хоть старую кость. Вы знаете, никого у меня нет, кроме моих собачек, но и их мне теперь нечем стало кормить. Я не могу взять их с собою в горы умирать. Они кормили меня. И я прошу вас взять их к себе на зиму, чтобы они не умерли с голоду. Они еще смогут кормить не только себя, а и вас. Я прошу вас об этом для того, чтобы спокойно уй

ти

в горы к всевышнему и знать при том, что мои собаки не одичают, не будут голодать, а станут жить у вас. И помогать вам.

—

Что могут твои собаки? Они такие старые, как луна. А силы у них не больше, чем у мыши. Они только есть будут за целую упряжку ездовиков, а толку от них не будет никакого! — рассмеялся один молодой парень.

—

Они, как и ты, обленились. Как смогут они кормить нас, если одного тебя прокормить не могут! Уж лучше забирай ты их с собою в снега. Вместе жили, вместе и умирайте, — сказал шаман стойбища.

Заплакал тогда старик. Хоть никогда не плачут мужчины-чукчи. В последний раз он обратился к людям стойбища:

—

Люди тундры! Моя жизнь угасает. И вы, быть может, в последний раз видите меня! В последний раз я разговариваю с вами. Скажите, ведь по обычаю предков, если не изменяет мне моя старая голова, осмеливался, ли кто-нибудь из нас не выполнить последнюю просьбу уходящего к всевышнему? Ведь отказ такой — беда всему стойбищу! Неужели вы не боитесь гнева всевышнего?

—

Твоя просьба неразумна! Это понимают все. И всевышний не разгневается на наш отказ! — отрезал шаман и первый повернулся спиной к бедняку, пошел к своему чуму.

За ним и другие повернули. Остался старик совсем один. Горькая обида вошла в его сердце. И вдруг он почувствовал, как кто-то тянет его в чум за канай ты. Старик оглянулся. Это был вожак его упряжки. Черный, как ночь. Старый, но еще сильный пес.

Завел он хозяина в чум и поднес ему праздничные, старые, но еще крепкие торбаса. В них старик собирался идти в свой последний пуп. к всевышнему.

Увидел бедняк, что предложил ему вожачок, и заплакал:

— Вас мне определить надо. Пусть хоть по одному разберут. А уж тогда уйду я отсюда.

Но вожак настойчив. И послушался старик вожачка своего. Надел те торбаса, кухлянку. Малахай

[21]

нашел. И вышел из чума. С ним одним простился. Больше не с кем стало прощаться ему в стойбище. Глянул на собак. Они все у нарты стоят. Каждая у своего постромка. Удивился такому послушанию. И, пристегнув каждую, покинул стойбище.

Долго ехал тот старик. Много ночевок в пути провел. Много раз солнце вокруг земли обежало. А вожачок все торопится куда-то. Тянет нарту. Увозит хозяина. И вот приехали они к высокой горе. Глянул старик и обмер.

Слыхал он, что именно здесь сам всевышний живет. Хозяин всех чукчей и тундры. Упал старик лицом в снег. Весь от страха дрожит. Глаза на гору поднять не смеет. И вдруг голос слышит:

—

Что хочет от меня старый бедняк? С какой просьбой ко мне пожаловал?

—

Теперь уже ничего не хочу. Раньше людей за собак просил. Чтоб взяли. Не дали с голоду умереть. А теперь и это не надо. Нет у них сил. Не смогут в стойбище вернуться, — ответил бедняк всевышнему.

—

Значит, ничего не хочешь и не просишь у меня?

—

Нет, всевышний, — ответил старик.

—

Ну, коль так, коль хотел ты малого от людей, от меня получи все! — ответил всевышний и приказал: — Встань!

Встал бедняк и не поверил глазам своим. Перед ним упряжки стоят. Много. И олени. Их столько, сколько ягоды в тундре. От них снега не видно стало. И сам он — совсем молодой, в новой кухлянке, торбасах.

А голос всевышнего заговорил снова: