—

Значит, среди доносчиков у него тоже не могло быть друзей? — спросил Яровой.

—

Да ну! Они друг друга даже без «понта» сыпали. Какие уж там кенты. Бывало, спарятся две «суки», остальные от зависти, что эти общий язык нашли, с кулаками на них лезут. Шум, крик поднимут. Словно не задницу, а мешок с деньгами не поделили. Противно вспомнить.

—

А врагов у него много было.

—

Этого добра хватало. Не только у него! У всех. Таким всяк похвастаться может. А «суки» — особо. На них все злы были. И они на всех. Такая порода. Что поделаешь, — отвернулся «президент».

—

А особо ярых врагов его знаете?

—

У нас иных не бывает. Если враг, то до смерти. А, значит, не по мелочам.

—

Кто из освободившихся был его врагом и по какой причине? — продолжал Яровой.

—

Таких много. Разве всех вспомнишь?

—

А вы постарайтесь, — настаивал Яровой. — Уточню: из тех, кто был бы способен, по вашему мнению, свести с ним свои счеты.

—

Хватало и таких, — нагнул голову Степан.

—

Я слушаю, — посуровел Яровой.

—

Сидел здесь один. Оглобля его звали. Известный, уважаемый вор. Раньше Скальпа на год вышел. Так вот этот Авангард его что ни день допекал. Поначалу обкрадывал. Барахло. У того оно было. И харчи. С воли присылали. Так эта лярва клопом присосался. То теплое белье стянет, то шарф. Ну, Оглобля

най

дет. Поколотит его. А тот вскоре снова за свое. Оглобля его калекой пригрозил оставить. И однажды в руднике словно нечаянно задел Скальпа полной тачкой. Тот чуть богу душу не отдал. Ан оклемался и зло затаил. Стал скрытно Оглобле пакостить. Изводить. А все потому, что тот и здесь, в лагере, человеком был. И уважением пользовался у всех зэков. За характер, за силу свою. За ум и хватку цепкую. Так нот этот Скальп стал «сучить» на Оглоблю поначалу «бугру» барака. За каждый промах. И оговаривал нередко. Потом подлог ему устроил. Да так ловко, что все поверили и Оглоблю из закона вывели в «сявки». На целый год. Потом разоблачили Скальпа. Всю ночь Оглобля его валенком бил. Но тот гад живучим оказался. Через три дня словно ничего и не было. И все-таки под самое освобождение Оглобли сумел спереть все его сбережения и спрятать. Да так, что как ни искали, не нашли ничего. Так и уехал человек без гроша в кармане. Все мы знали, чьих рук это дело. А доказать не могли… — крутнул головою «президент».

—

А Оглобля откуда родом? — спросил Яровой.

—

Сибиряк.

—

Из какого города?

—

Иркутский.

—

Значит, он мог? — встрял Виктор Федорович..

—

Нет. Я от него письма регулярно получаю. И посылки. Он в деревне живет нынче. И никуда после освобождения не уезжал. Ни на какие «гастроли». И «на дела» не ходит. Возраст не тот. Если бы он Скальпа пришил, то уж я-то знал бы.

—

Он способен был пой

ти

поперек вашей воли? — продолжал допрос Яровой.

—

Нет! — вздохнул «президент».

—

Тогда поставлю вопрос иначе: кто мог нарушить любой «президентский» запрет?

«Президент» нахмурился. Долго вспоминал. Смотрел в пол. Потом поднял тяжелую голову. Заговорил.

—

И это нелегко.

—

Что именно? — спросил Яровой.

—

Не на одного легло мое подозрение.

—

А на кого?

—

На пятерых враз!

—

Не многовато ли? — удивился Яровой.

—

Нет! Не много! Но любой из этих мог!

—

И слово твое нарушить? Твой запрет? — не сдержался Виктор Федорович.

«Президент» опустил голову. Сознался тяжело. Через силу. Словно только самому себе:

—

И это могли. Эти все могли! Но я при них не был еще «президентом». Это не мои зэки…

—

Кто же они?

—

Один был Дракон.

—

Ну и кличка! — покачал головой начальник лагеря.

—

Кем он был? — спросил Яровой.

—

Вор. Вор в «законе». Наш. Свой кент.

—

Из-за чего не поладили они с Евдокимовым?

—

Дракона Бондарев на кухню определил. Хлеборезом. На почетную должность. Все кенты с Драконом считались. А этот нет. Все бузу затевал. «Сук», интеллигентов, работяг против Дракона подбивала эта поганка. Навроде тот всех на пайках обжимает в пользу фартовых. А это грехом считалось большим. Ну и добился все-таки своего. Дракона в заварухе слепым оставили на один глаз. Пообещал при освобождении Скальпу сразу оба глаза выбить за свой один. Или вовсе голову скрутить, как цыпленку. А Дракон это мог. Отчаянный мужик. Злой. Обиды не забывает. До смерти будет помнить. Не умрет, пока не отомстит. А насчет Скальпа поклялся, что только после него в могилу ляжет. А я его слова знаю. Его ничто не остановит. Лихой мужик. С характером.

—

Дракон когда освободился? — спросил Яровой.

—

Его на Камчатку сослали.

—

А сам откуда?

—

Брянский волк, — рассмеялся «президент».

—

Он вам пишет?

—

Нет. Ни мне и никому.

—

Архивы на него есть? — спросил Яровой начальника лагеря.

—

Да, — ответил тот.

—

А еще кто?

—

Четверо еще есть.

—

Расскажите, — попросил Яровой.

—

Был еще Медуза. Тоже вор. В «законе». Его Скальп Бондареву заложил.

—

За что?

—

За общак. Тот налог, дань брал с интеллигентов и работяг. Для своих кентов. Те не хотели платить. Естественно, не всегда мирно обходилось. Бывали драки. Этот хлюст пронюхал, где Медуза прячет общак, и выдал Бондарю. Тот нагрянул с обыском. Забрал «банк». Весь до копейки. Тогда на Скальпа никто не подумал. А Медузу чуть не пришили за ротозейство. Лишь потом мои люди сказали, кто был в этом виноват. Медуза на ноже поклялся отомстить Скальпу. Живым или мертвым, на куски порвать за подлость.

—

На него архивы есть? — обратился Яровой к Виктору Федоровичу.

—

Имеются.

—

Он на свободе?

—

Кто его знает. Их всех пятерых Бондарев на Камчатку отправил, чтобы Скальпа от расправы уберечь.

—

Третий кто? — повернулся Яровой к «президенту».

—

Третий — Муха.

—

А с ним какие разногласия у Скальпа были? — спросил Яровой.

—

Это самые страшные враги. Здесь не стукачество причиной, здесь — хуже. Муха, как известный «душегуб», был первым претендентом на шкуру Скальпа…

«Президент» глянул на Ярового, на исписанные листы протокола допроса и, будто испугавшись, что так много наговорил, замолчал.

—

Так что Муха? — напомнил Яровой. «Президент» махнул рукой. Дескать, теперь уже терять нечего, заговорил:

—

Муха был «бугром» у «душегубов». Редкий специалист. Сами понимаете, много лет он отсидел здесь. А все ж мужик! Натура свое берет. Природу не обманешь. Ну и завел он себе напарника. Тот нетронутым был. И ни с кем, кроме Мухи, никаких дел не имел. А этот гнус и тут подгадил. Усек, что Муха с напарником за барак ушли, ну и нажужжал «душегубам» — навроде у мухиного дружка сифилис. Значит, «бугор» тоже заразный. Ему, паскуде, поверили, не столько как зэку, как фельдшеру в прошлом. Кинулись за барак. Пой

мали

напарников и обоих покалечили. Муху оставили не мужиком, а тому все порвали. Еле выжил. А все из страха, чтобы заразы в бараке промеж зэков не было. Так вот Муха тоже сказал, что из-за кого лишился он своего мужичьего достоинства, у того своими руками все на свете вырвет живьем. И этого тоже никакой запрет не мог сдержать, — опустил голову «президент».

—

Архивы и на этого есть, — вставил начальник лагеря.

—

Следующий кто? — поскрипывал пером Яровой.

—

Четвертый был не менее зол на Скальпа, чем все остальные, — поморщился «президент», вспомнив что-то неприглядное.

—

Расскажите, — глянул Яровой на «президента». Тот помолчал немного: