—

Сколько еще до Певека?

Пилот улыбнулся, вглядываясь в приборы, потом вниз посмотрел. На землю. На свои, только ему известные ориентиры:

—

Еще часа два.

В самолете холодно. Изо рта клубы пара облаками вырываются. А там, внизу, резвятся на снегу зайцы. Шубы сменить не успели. Щеголяют в зимних, белых. Пока их не смогут заметить лисы, волки, песцы, можно поиграть, побегать, свадьбу справить. К концу короткого полярного лета нужно успеть вырастить зайчат. Да норы их научить готовить к зиме. Лето здесь короткое, чуть длиннее заячьего хвоста. Надо торопиться.

Яровой смеялся, глядя на живность. Пассажиры, глянув на него, тоже смеялись.

Но им не столь интересно. Здесь родились и выросли. Летят не впервые. Тундре их нечем удивить. Всякого навидались.

А Яровой оторвать от нее глаз не может. Вон внизу табун оленей бежит. Чего испугались, отчего так резко закинуты на спины рога? А ноги, кажется, от земли оторваться готовы. Аркадий внимательно вглядывается. Ну да, понятно все — за табуном гонится волчья стая. Преследует отставших. Волков не меньше десятка. Впереди вожак. Вон как бежит! Еще бы, по весне разобьются волки по парам. Придет пора заводить потомство. К этому событию надо подготовиться, накопить сил. Но олени — тоже не промах. Остановились враз. Как по команде. Малышей в середину замкнули, а сами в кольцо стали. Отбивают волков задними ногами. Попробуй, подступись! А вон старый хор[15] задними ногами отбиваться не мог, ослабели. Так на рога подцепил волка. Каждому своя жизнь дорога. И свое потомство.

Стая вокруг кольца села. Осадой взять решила. Но голодному волку ждать тяжело. Не выдержат.

Вон лиса на высоченный сугроб забралась. Осматривается. Бока у нее впалые, как кожа на старом барабане висит. Хвост, будто потрепаный веник. Ох, и голодна рыжуха! Высматривает хоть какого-нибудь задохлика-зайчишку. Но те тоже не промах. Лису за версту чуют. А она сама себе враг. Словно нарочно себя напоказ выставила. Любуйтесь на нее! Какой там заяц, даже глупая куропатка и та знает, что такое лиса, враз спрячется. А эта рыжая стоит, как семафор. Промышлять вышла! Охотник! Видать, все мозги за зиму отморозила. Все перезабыла, чему с детства учили ее…

А вон внизу село. Дома — как старики. Все вразброд. Словно с гулянки возвращались. Увязли по пояс в снегу. Крыши, как шапки, из сугробов выставились. Вон дети с крыши самого высокого дома прямо на санках катаются.

Другие собак в санки запрягли и наперегонки по улицам мчатся. Шубенки нараспашку.

Яровой вспомнил Армению. Там теперь отцвели сады. Люди давно сняли пальто, плащи, теплыми вечерами улицы пропитаны запахами цветов. А здесь…

Аркадий всматривался вниз. Улочка села прорезана глубокой траншеей. По ней ходят в пургу, чтоб не сбиться с пути. Чтоб ветер не сбил с ног и не унес в тундру.

Яровой зябко передернул плечами. В красоте Заполярья есть и свои ужасы. Север не умеет улыбаться. Он не только голоден, но и неприветлив, угрюм и зол. Он — как старик-отшельник. Оттает на минуту, разгладит морщины на лице и тут же, вспомнив свое предназначение, снова натянет на лицо ледяную маску и спрячет под панцирь душу. Таков он всегда, постоянно.

Яровой посмотрел на часы.

— Еще час лететь, — смеется сосед.

— А сколько всего?

—

Всего? Шесть часов с гаком, — улыбнулся сосед.

—

Как так с гаком?

—

Гак — это прибавка.

—

А какова она? — спросил Яровой.

—

Сорок минут. Если погода не забарахлит.

Яровой потер озябшие руки. Ноги в ботинках онемели. Холодно. Очень холодно. Но пассажиры словно не замечают этого.

Яровой решил отвлечься. И снова отвернулся к окну. Тундра уже не кажется ему красивой. Замороженной, непонятной, злой женщиной видится она Аркадию. И почему-то вспомнилась услышанная от кого-то в Магадане пословица — «На севере цветы без запаха, а женщины — без любви».

Вылетел в час дня. Значит, прилететь должен в восьмом часу. Но по солнцу кажется, что до вечера еще далековато — на Чукотке уже наступил полярный день. Значит, сегодня он впервые в жизни увидит настоящую белую северную ночь. И попробует сделать фотографии на память. Доведется ли когда-нибудь еще раз здесь побывать? Конечно, нет. За все годы ни разу не был в отпуске, как все нормальные люди. Если где побывал, так и то по делам. В командировках. А это разве отдых? Свободной минуты нет. Вот только когда в пути находишься, но и тогда заботы одолевают.

—

Приготовьтесь к посадке! — послышался из кабины голос пилота.

Бортмеханик оглядел пассажиров. Сказал требовательно:

—

Застегните ремни!

Самолет, подпрыгивая на неровностях, словно ребенок на радостях, что вновь коснулся земли, побежал по очищенной от снега посадочной полосе.

Певек… Окраина земли. Седое начало планеты. Город на берегу океана. Самого холодного, самого коварного. С одной стороны — в лицо Певеку дует ледяное дыхание залива Чаунская губа. С другой — Восточно-Сибирского моря. Впереди, словно желая закрыть проход в залив, остров Ай, он белой глыбой встал. Его изредка, в хорошую погоду, можно увидеть из Певека. Куда ни глянь — снег. От него режет глаза. Он сверкает на солнце так ярко, что можно ослепнуть от блеска этого угрюмого, холодного великолепия.

Яровой почувствовал, что ноги его от холода совсем перестали двигаться. Он с трудом заставил себя вой

ти

в автобус. Как понял из слов попутчиков, лучшее такси здесь — собачья упряжка. По обочинам недавно расчищенной дороги возвышались такие горы снега, что сразу читался почерк свирепой пурги. На окраинах дома занесло с трубой. И люди, откопав двери, вылезали из домов, словно из-под земли.

Одни хохотали, радуясь, что наконец-то закончилась непогодь и не принесла особых неприятностей. Другие ругали ее на чем свет стоит. Кляли проклятущую пропасть снега, которая столько забот принесла.

И только ребятишкам и собакам было одинаково весело. Они носились по сугробам. Зарывались в снег по макушку. Детвора визжала, смеялась.

Аркадий с удивлением разглядывал это необыкновенное суровое место. Где живут люди! И многие считают себя счастливыми. Неподдельно, по-настоящему гордятся званием истиных северян…

Центр Певека уже выглядел бодрее. Его усиленно «утюжили» снегоочистители. И улицы преображались прямо на глазах.

Вскоре Яровой узнал, что от Певека до лагеря ни мало ни много — тридцать километров. Что дорогу сейчас расчищают и вскоре он сможет добраться туда на машине, которая повезет продукты.

—

А как это скоро будет? — спросил Яровой у начальника рай отдела милиции, помня про северный «гак». Самолет-таки припоздал.

Собеседник неопределенно пожал плечами и сказал не совсем уверенно:

—

Может, часа через три или четыре. — И, глянув на Ярового, добавил: — Гостиниц у нас нет. Если не станешь возражать, пошли ко мне. Поешь и отдохнешь. А как только оттуда позвонят, я тебе сообщу.

Яровой молчал в нерешительности.

—

Ну что? Пошли?

—

Стеснять не хочу, — признался Яровой.

—

Кого?

—

Семью.

—

Была она, да не стало. Один я живу. Холостякую. Так что стеснять некого. А мне гость только в радость. Хоть словом будет с кем перекинуться. А то, может, и не успеют сегодня дорогу туда расчистить…

—

И такое случается?

—

Конечно, одна машина и бульдозер возможно не справятся. Так что не раздумывай, пошли, — начальник открыл дверь перед Аркадием.

—

Спасибо.

—

Зови меня Петрович, — повернулся он к Яровому.

—

А полностью?

—

Андрей Петрович. Но так меня только начальство зовет. Когда ругать хотят или уже на ковер поставили. Свои проще величают. Вот и привык я к отчеству. И ты меня так зови…