—

А посылки?

—

Нет. Не получал, — вздохнул с сожалением Мокрица.

—

Чем он тебе помнится? — допытывался «президент».

—

Тихий был. Спокойный.

—

В каком ранге ходил?

—

Дневалил часто. У интеллигентов.

—

Почему? — удивился «президент».

—

На геморрой жаловался всегда.

—

Ишь ты! Явно не наш! — рассмеялся «президент».

—

У наших ничего не вываливается. Все прячется внутрь, — усмехнулся «Дубина».

—

У тебя верно! Все прячется в одну кишку. Как Ярового увидишь, в собственную жопу спрятаться норовишь, — оборвал его «президент» и, повернувшись к Мокрице, сказал: — Продолжай, куда язык спрятал? Ведь не на допросе у следователя. Перед сходом стоишь.

—

Так вот, наколку «Колыма» я сам ему делал. Своими руками.

—

Он просил?

—

Да.

«Президент» глянул на фото. Сплюнул брезгливо.

—

Сколько он тебе за эту мазню дал?

—

Теплую рубаху.

—

Кол тебе в задницу забить надо было, а не рубаху давать. Кто такие наколки делает? Ни статьи, за что сел, не видно, ни того, кем в лагере был. Ничего о жизни его — никакого намека. А буквы-то — расползлись, как педерастическая задница. Зато загогулин наделал тьму. На каждой закорючке бантики. Уж не напарник ли он твой? — сморщился «президент».

—

Нет! Я этим не увлекался, — покраснел Мокрица и, устыдившись вопроса, отвернулся.

—

Он что? За бабу сел?

—

Нет, он же не с насильниками, с интеллигентами сидел.

—

А за что?

—

Сказывал, вроде по службе неприятность у него вышла.

—

Какая?

—

Начальник подстроил.

—

А где работал?

—

Я так и не понял.

—

Он кайфовал?

—

Нет.

—

Педераст?

—

Не знаю, — согнул голову Мокрица,

—

В карты, в кости играл?

—

Не замечал.

—

А что ты замечал, падла? — вскипел «президент».

—

Да при мне он «сукой» не был.

—

Зато стал ею! Так вот и спрашиваю — в чем причина? Либо проиграл, а платить нечем, либо на его задницу было много желающих, либо по кайфу засыпался и «сукой» стал, — мне все об этом типе знать надо. Ты вспоминай.

—

Я все сказал, — вздохнул Мокрица.

—

Брешешь! А остальные наколки кто делал? — сверлил старика глазами «президент».

—

О том мне неведомо. Сюда переправили.

—

Ладно. Садись.

Мокрица, обтерев вспотевший лоб, поплелся к нарам. Там, с часок подрожав, уймет страх. А ночью во сне вес забыть можно.

—

Я

хочу сказать, — подошел к самому столу весь заросший, как комок шерсти, злой мужичонка.

—

Давай, Горилла, — улыбнулся «президент» кенту, любимцу всех фартовых. А в особенности «душегубов».

—

Я этого видел перед освобождением. В Певеке.

—

А чего молчал? — удивился «президент». И, одернув сам себя, уставился на Гориллу.

—

Его интеллигенты с барака выгнали. Воры не принимали. «Душегубы» тоже. Работяги видеть не хотели. На собачатнике жил. Это Бондарь его «сукой» сделал. Я так думаю. На последнем году. До того у него «мушки» не было.

—

Точно помнишь?

—

Такое не забываем. Хотя был я в Певеке недолго. Да и то больше в шизо, в одиночке канал, но слухом пользовался.

—

Кого он закладывал?

—

Многих. Но при мне — не фартовых. Те бы с ним разделались. Все работяг. Интеллигентов. А с ними фартовые враждовали, не хотели, падлы, дань платить «законникам». Опять же не все. Иные после шизо умными выходили. Злыми на Бондаря и всех «сук».

—

А защиту от них где найдешь, как не у фартовых? Воры за всех умели стоять и управу на каждого найти. Ну, начинали и эти дань платить. Потому, думаю, певекский «президент» запретил зоне «суку» эту трогать.

—

А с кем общался этот тип?

—

С охраной. Больше ни с кем.

—

Значит, Бондаря «сявка», — сказал «президент». Но потом задумался на минуту. И заговорил: —Ты, Горилла, брешешь!

—

Нет, как перед мамой.

—

А я говорю — темнишь! Если этот фрайер Бондаря «сявка», то Яровой у Бондаря все узнал бы. Тот с радостью выложил бы, что знает и помнит. А Бондарь своих кентов всех в лицо до самого гроба будет помнить. Разве я не прав? Тут что-то не так. Яровой в первую очередь с этим паскудником встречался.

—

Бондарь мог смолчать!

—

Зачем?

^:

— Не хотел сознаваться, что его «суку» убили.

«Президент» задумался на секунду. И… согласился!

—

Это закономерно. К такому все давно привыкли. «Сука» служит начальству и за маленькие поблажки творит большие подлости, лишая себя тем самым единственного — жизни. Значит, либо Бондарь не знал жмура, потому что не узнать не мог, либо чем-то сам виноват перед «сукой» в его смерти. И не хочет, чтобы Яровой раскрыл эту мерзость.

—

Не знать не мог! — сорвался Горилла.

—

Ты уверен?!

—

Я этого дьявола помню. Кто ж, как не Бондарь, мог его на собачатник пустить?

—

Садись, — кивнул «президент». Горилла ушел.

—

Так, кенты, давайте обмозгуем! Я вас всех выслушал. И вот что решил. В любом случае «сука» — слуга начальства. Так я говорю?

—

Так! Так!

—

И в то же время любая «сука» — враг фартовых! Верно? Ибо продавший работягу рано или поздно заложит и честного вора.

—

Да! Верно!

—

Любую «суку» зэк помнит и не спутает ни с кем! Так?

—

Конечно!

—

Каждую «суку», как маму родную, знают и помнят все начальники лагерей! Так?

—

Да! Да!

—

Все начальники лагерей для нас, фартовых, ничем не лучше самой последней «суки»!

—

Верно!

—

Все говорившие тут, хоть и блефовали немало, утверждали, что «сука» из Певека. То есть, «шестерка» Бондаря! Верно?

—

Верно, «президент»!

—

Каждый из нас — враг Бондаря! Так?

—

Само собой!

—

И враг любой «суки», а этой в особенности еще и потому, что служила она Бондарю. Тот помнит ее и совсем не зря промолчал о ней Яровому. Мы не знаем причины. Но! Следователь не имеет «сук». Работает сам. Как и мы! На допросы лягавых не берет. Значит, он честный. Так?

—

Так! Так! — надрывался Дубина.

—

Верно! — орал «Крест».

—

Прав, «президент»! — кричал Шило.

—

Молодец! — потирал руки Мавр.

—

Вот я и предлагаю рассказать Яровому о жмуре. Стравить его с Бондарем. Пусть его, хмыря вонючего, следователь тряхнет. Раз

жмур

— «шестерка» Бондаря, то и убийца тоже бондаревский выкормыш. Убит-то «сука» не по-нашему. Интеллигентно! Чисто! По-ученому. Вот и попухнет Бондарь на «суках». Совсем его из Магадана уберут. А может, еще и с нами в бараке посидит. Ведь если бы «суку» убрал ученик Шефа, Бондарь сам эту мысль Яровому подкинул бы. Знать, у Бондаря у самого рыло в пуху. Вот и подставим его. Но тонко это дело сделать надо. Чтоб за месть не принял Яровой. Сказать все, что помним: о годах отсидки жмура в Певеке. Остальное самому в голову придет. Яровой — мужик с головой, как говорят ереванские «законники». Его многому учить не надо.

—

Вот заваруха будет! — гудел Циклоп.

—

Ну и светлая голова у «президента», — качал головой Лимузин.

—

Хотел бы я эту лярву тут… — выставил макушку лысый педераст.

—

Его, падлу, враз проиграть надо, — хохотал Шило.

—

Ага!

Уж я его бы вначале на ленты, — оскалил единственный уцелевший зуб Мокрица.

—

Заглохнуть! Радоваться надо, когда все в ажуре будет! Загодя поддувало только дураки открывают. Давайте все обговорим, — прервал ликование «президент». Все молча согласились.