Дорота.Ты чувствовал, что уезжаешь надолго?

Януш.Нет. Мы решили с женой, что едем все вместе, потому что она была беременна вторым ребенком. Вначале мы планировали уехать только на год, поскольку именно на этот срок я получил разрешение на работу и подписал контракт. Целая куча денег! Да еще современное оборудование! Его мне показывали и раньше — эти компьютеры, доступ ко всем технологиям, собственное бюро, международная команда, шеф-британец. Мешал только немецкий язык.

Дорога.Ты не знал немецкого?

Януш.Нет, когда я, приехав в Германию, включал телевизор, впечатление у меня было такое, что по нему все время крутят военные фильмы (смеется).Я учил немецкий по программам для слабослышащих, потому что в них говорили очень медленно и внизу экрана давались субтитры. В то время это были мои самые любимые программы.

Дорота.Ты быстро выучил этот язык?

Януш.Нет, учеба длилась очень долго, в частности, потому, что в моей фирме говорили по-английски, а мой шеф был британцем и, стало быть, меня не заставляли говорить по-немецки, никакой мотивации у меня не было. Однако нельзя жить в чужой стране и вести себя на улице, словно немой. Я знал английский, но обычные немцы не говорили по-английски.

Дорота.Ты сам выучил язык?

Януш.Конечно. Вообще-то я посещал шестинедельные курсы в Институте Гёте, ходил на занятия к восьми часам вечера, после целого дня работы, и только и ждал, когда они закончатся.

Дорота.Да, но как можно самостоятельно выучить такой язык, как немецкий?

Януш.Можно. Я не пишу по-немецки, потому что все время работаю в американской фирме и всю мою работу выполняю на английском языке. Зато говорю я по-немецки свободно и даже читаю книги. Я применял такую методику со времен «Альматура». В любой очереди читал немецкие сказки, а в основном смотрел, точнее, слушал телепередачи. Когда живешь за границей, то можешь учить язык повсюду. А я очень хотел выучить немецкий. Кроме того, когда дочки пошли в немецкую школу, я должен был ходить на родительские собрания, а мне хотелось знать, о чем на них говорили (смеется).

Дорота. А как дети чувствовали себя в той действительности? Сколько Иоасе было лет?

Януш. Дочь чувствовала себя великолепно. В 1987 году ей исполнилось четыре годика. Жена не могла работать. Не потому, что не хотела, просто не имела разрешения на работу. Несмотря на это, мы решили, что отдадим дочку в детский сад, поскольку таким образом она сможет выучить язык. Переселенцы из Гданьска, с которыми мы познакомились во Франкфурте, направили нас к заведующей детским садом, располагавшимся в том же районе, самом бедном в городе, где мы поселились из-за низких цен на жилье. Объяснив, что нам предстоит пробыть в Германии только год, мы упросили ее принять нашу дочь на полдня, с восьми до тринадцати. Когда я приводил Иоасю в садик, то чуть не плакал вместе с ней. А она сквозь слезы все повторяла: «Папа, меня тут никто не понимает, и я не понимаю этих детей. Не хочу туда идти».

Это ужасно, ведь я делал вид, что все хорошо, что ей нечего боятся и силой тащил ее в сад. Через три месяца у нее появился первый друг. Я подглядел, как моя дочка при помощи мимики находит с этим мальчиком общий язык: жестами, обрывками слов, — как-то они договаривались. В результате она выучила немецкий так хорошо, что лучше всех сдала выпускной экзамен по языку. Она говорила быстрее всех в классе, вообще, она очень говорлива. О другой дочери, которая родилась в Германии, и говорить не приходится. Когда она пошла в детский сад, жена ввела в доме запрет разговаривать по-немецки, соблюдения которого мы требовали, так как стали бояться, что девочки утратят способность общаться на польском. Я не мог себе представить, что мой ребенок будет калечить свой родной язык. Я привозил на кассетах польские сказки и польские фильмы, например «Четыре танкиста и собака», и даже единственный в районе установил на крыше спутниковую антенну, чтобы принимать телевизионные программы из Польши. Я делал все, чтобы в нашей жизни присутствовала Польша, чтобы дети не забывали польского языка.

Дорота. Как у них теперь с польским? Немецким они, наверное, владеют в совершенстве.

Януш. Они знают польский, английский и немецкий, а также говорят на французском и испанском. Они учат много языков, но, может, я несколько необъективен по отношению к ним. В Польше считают, что обе они говорят с акцентом и используют неправильные конструкции и обороты. Но все меняется после первых трех дней общения с бабушкой и дедушкой. Они общаются на разные темы, ведут ежедневные беседы, и я знаю, что это всего лишь вопрос более длительного пребывания в Польше, чтобы они заговорили на польском свободно. Они не очень хорошо пишут по-польски, так как не ходили в польскую школу, и поэтому, например, слово «згипа-<1а» напишут через «зсЬ». Открытки, которые они подписывают по-польски и отправляют бабушке с дедушкой из поездок, невероятно смешные. Но говорят они очень

хорошо. Они позитивно относятся к своему польскому происхождению, особенно младшая дочь. Я наблюдал это во время чемпионата мира по футболу. Она носила гольфы с расцветкой польского флага, такой же шарфик и вывешивала польский флаг на автомобиле. К сожалению, у нее было не слишком много поводов для гордости, но она болела за польскую команду. Ада всегда подчеркивала свое происхождение. В классе она рассказывала ребятам анекдоты о поляках, чтобы опередить шутки одноклассников, на уроках истории — о своем дедушке, который прошел через концлагерь, и о том, что творили немцы на территории Польши во время Второй мировой войны. В этом вопросе она была чрезвычайно чувствительна. Она задавала в школе неудобные вопросы, касающиеся Второй мировой войны, хотя, по моему мнению, война представлена в немецкой школе весьма объективно. Я читал немецкие учебники по истории, потому что меня очень интересовало, как немцы передают память о прошлом младшим поколениям. И должен признать, что ничего не скрывается, но нет и ожесточения, когда они говорят или пишут о том периоде. Мои дочери —польки и знают, откуда они родом, но когда их спрашивают об этом, то они отвечают, что из Германии, и тут же добавляют, что родились в Польше или что они из Польши. У них весьма космополитические взгляды. В школе под Франкфуртом, в которую они обе ходили, было много иностранцев. Когда они приводили своих одноклассниц и одноклассников с другим цветом кожи, я спрашивал, как это принято у поляков: откуда они? На что дочки отвечали с негодованием: «Почему тебя это волнует?! Они отсюда! Так же как и мы — отсюда!»

Дорота.Для них эта разница уже не была существенной.

Януш.Да. И моя классификация только раздражала их. Для них эти ребята и девчонки, турки, арабы, американцы или индусы, говорившие по-немецки, ничем не отличались от них самих. У дочерей много друзей как среди иностранцев, так и среди немцев; например, у старшей дочери всегда были парни-немцы, у младшей же сейчас парень из... страны, что рядом с Кенией?..

Дорота.Из Сомали?

Януш.Да, именно из Сомали.

Дорота.То есть чернокожий?

Януш.Да, он чернокожий и необыкновенно красивый. Она была с ним в Торуни на вручении мне памятного пряника. У нас есть отличные фотографии, он понравился всем девушкам. У обеих дочек решительно антирасистский настрой. Молодое немецкое поколение очень чувствительно в этом отношении. Возможно, так проявляется покаяние немцев.

Дорота.Вернемся, однако, к началу вашей жизни в Германии.

Януш.Да. Как-то так незаметно начался наш второй год в Германии. Проект в моей фирме был бесконечным. Первый в мире такого типа, он касался программы автоматического присваивания химическим соединениям названий в соответствии с номенклатурой. На третьем году моей работы над проектом, тогда уже находившимся на стадии завершения, старшей дочери предстояло пойти в школу. Нам надо было решить, где она пойдет в школу: здесь, в Германии, или в Польше. Тогда я направился к своему шефу и спросил, какие у него на меня виды, — и получил постоянную должность. Таким образом, наше пребывание в Германии продлилось на двадцать лет, в Польшу я ездил только читать лекции в Слупске. Я плачу пенсионные взносы в Германии, в Польше я их тоже плачу (смеется).Так и живу, распятый между Польшей и Германией. Но я — поляк, живущий в Германии, я не чувствую себя немцем, хотя мне здесь хорошо. Франкфурт — моя малая родина. В немецком языке есть два прекрасных слова для определения родины. Первое — «Уа1ег1апа>, оно в полной мере выражает то, что мы чувствуем, наблюдая смену караула у Могилы Неизвестного Солдата. Это слово немцы избегают употреблять. Видимо, после Второй мировой войны в Германии плохо воспринимаются любые проявления патриотизма. Лишь после чемпионата мира по