Инспектору не оставалось ничего иного, кроме как тотчас же отправиться к Уэйбурну. Шел дождь, поэтому он застегнул доверху пальто, туже укутался шарфом и натянул шляпу чуть ли не до самых ушей. Ему посчастливилось сразу же поймать извозчика, и двуколка застучала колесами по мокрой брусчатке.

Дверь открыла горничная с безмятежным лицом. Что бы ни случилось, она понятия не имела об этом. Горничная проводила Питта прямо в библиотеку. Уэйбурн стоял перед камином, нервно сплетая и расплетая пальцы. Дернув головой, он повернулся к вошедшему инспектору еще до того, как горничная закрыла дверь.

— Хорошо! — быстро сказал Уэйбурн. — Надеюсь, теперь мы сможем наконец покончить со всей этой жуткой трагедией. Господи, как же это отвратительно!

Дверь закрылась с негромким стуком, из коридора донеслись удаляющиеся шаги горничной.

— Сэр, какие новые обстоятельства выяснились? — осторожно спросил Питт, когда они остались одни. Ему по-прежнему не давали покоя слова Шарлотты об удобном решении, и он не собирался обращать внимания на одни лишь голые подозрения, подпитанные злобой.

Уэйбурн не стал садиться сам и не предложил сесть Питту.

— Я узнал нечто бесконечно мерзкое, нечто…

Его лицо исказилось от боли, и снова Питт внезапно поймал себя на том, что испытывает к нему жалость, и это чувство его удивило и привело в замешательство.

— Это просто ужасно! — закончил Уэйбурн. Он уставился на турецкий ковер в сочных красных и синих тонах. Однажды Питту уже приходилось разыскивать подобный ковер в деле об ограблении, поэтому он знал, сколько такая вещь стоит.

— Да, сэр, — негромко произнес он. — Наверное, вам лучше рассказать мне, в чем дело.

Уэйбурн долго не мог подобрать нужные слова.

— Мой младший сын Годфри сделал мне страшное признание. — Он стиснул руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Я не могу винить мальчика в том, что он ничего не сказал мне раньше. Он… был сбит с толку. Ему всего тринадцать лет. Совершенно естественно, он не понимал истинный смысл происходящего… — Наконец Уэйбурн поднял взгляд, хотя бы всего на одно мгновение. Казалось, он ждал, что инспектор поймет все сам, догадается без слов.

Питт кивнул, но ничего не сказал. Он хотел услышать все так, как это расскажет Уэйбурн, своими собственными словами.

— Годфри рассказал, — медленно продолжал Уэйбурн, — что Джером нередко вел себя с ним чрезмерно фамильярно. — Он сглотнул комок в горле. — Наставник злоупотреблял доверием мальчика, которое тот совершенно естественно к нему испытывал, и… и оказывал ему противоестественные ласки. — Уэйбурн закрыл глаза, и его лицо исказилось от внутренних страданий. — Господи! Это просто возмутительно! Этот человек… — Он часто дышал, поднимая грудь. — Извините. Я нахожу все это… крайне неприглядным. Разумеется, Годфри в тот момент не понимал истинную природу этих поступков. Они его тревожили, но лишь когда я напрямую спросил у него, мальчик понял, что должен мне все открыть. Я не посвятил его в то, что произошло с его братом, только заверил его, что он не должен бояться говорить правду, что я не буду на него сердиться. Годфри не совершил никакого греха — бедный ребенок!

Питт ждал, однако Уэйбурн, судя по всему, сказал все, что собирался сказать. Он с вызовом посмотрел на инспектора, ожидая его реакции.

— Могу я поговорить с ним? — сказал наконец Томас.

Лицо Уэйбурна потемнело.

— Неужели без этого никак не обойтись? Несомненно, теперь, когда вам известна истинная сущность Джерома, вы сможете узнать всю необходимую информацию, не расспрашивая мальчика. Все это крайне неприятно, и чем меньше ему будет сказано, тем скорее он забудет трагедию гибели своего брата и потихоньку начнет приходить в себя.

— Сожалею, сэр, но от этого может зависеть человеческая жизнь. — Им обоим не приходилось рассчитывать на легкое разрешение этой проблемы. — Я должен лично встретиться с Годфри. Постараюсь быть с ним как можно мягче, но я не могу принять пересказ с чужих уст — даже от вас.

Сверкнув глазами, Уэйбурн уставился в пол, мысленно взвешивая угрозы: страдания Годфри против возможности, что полицейское расследование затянется. Наконец он вскинул голову и посмотрел инспектору в лицо, пытаясь определить, можно ли будет при необходимости надавить на него силой характера. Однако ему пришлось признать, что подобная попытка обречена на неудачу.

— Ну хорошо, — сказал Уэйбурн, и в голосе его проскрежетала ярость. Взяв шнурок колокольчика, он резко позвонил. — Но я не позволю вам запугивать мальчика!

Питт не стал ничего ему отвечать. Теперь в словах больше не было утешения; Уэйбурн ему все равно не поверит. Они молча дождались прихода лакея. Уэйбурн распорядился пригласить мастера[5] Годфри. Вскоре дверь открылась, и на пороге застыл худой светловолосый мальчик. Годфри был чем-то похож на своего старшего брата, однако черты его лица были четче, и Питт предположил, что, когда детская мягкость исчезнет, они станут резче. Строение носа было другим. Для полноты картины инспектору хотелось встретиться и с леди Уэйбурн, однако ему сказали, что она до сих пор не встает с постели.

— Годфри, закрой дверь, — приказал Уэйбурн. — Это инспектор Питт, из полиции. К сожалению, он настаивает на том, чтобы ты повторил ему все то, что рассказал мне о мистере Джероме.

Мальчик повиновался. Не отрывая встревоженного взгляда от Питта, он подошел к отцу и остановился перед ним. Уэйбурн положил руку ему на плечо.

— Повтори мистеру Питту то, Годфри, что ты рассказал мне вчера вечером. Не надо ничего бояться. Ты не сделал ничего плохого или постыдного.

— Да, сэр, — ответил Годфри. Однако он по-прежнему мялся, не зная, с чего начать. Казалось, он находит какие-то слова, но тотчас же их отбрасывает.

— Мистер Джером тебя смущал? — Питт ощутил прилив симпатии к мальчику. Его просили рассказать незнакомому человеку нечто сугубо личное, непонятное и, скорее всего, отталкивающее. Это должно было оставаться семейной тайной, и Годфри сам бы решал, открывать ее или нет, — быть может, понемногу за раз, когда это давалось бы легко. Инспектору было не по себе от того, что он должен был вытягивать эту тайну из мальчика.

На лице Годфри отразилось удивление, он широко раскрыл глаза.

— Смущал? — повторил мальчик, пытаясь осмыслить это слово. — Нет, сэр.

Судя по всему, Питт выбрал не то слово, хотя ему самому оно казалось как нельзя более подходящим.

— Он делал нечто такое, отчего тебе становилось неуютно, поскольку это было чересчур фамильярно, необычно? — предпринял он новую попытку.

Плечи у мальчика чуть поднялись и напряглись.

— Да, — едва слышно произнес он, и на мгновение его взгляд метнулся на лицо отца, однако это продолжалось так недолго, что они ничем не успели обменяться друг с другом.

— Это очень важно. — Питт решил обращаться с Годфри как с взрослым. Быть может, откровенность окажется менее болезненной, чем попытка обходить проблему стороной, отчего будет казаться, что в ней есть что-то преступное или позорное. Надо дать мальчику возможность подобрать собственные слова для рассказа о чем-то таком, что он сам не до конца понимает.

— Знаю, — рассудительно произнес Годфри. — Папа это говорил.

— Что произошло?

— Когда мистер Джером меня трогал?

— Да.

— Он просто меня обнял. Я поскользнулся и упал, и он помог мне встать.

Питт с трудом сдержал нетерпение. Мальчишка смущен, сбит с толку, пытается замкнуться, уйти в себя.

— Но в тот раз это было как-нибудь необычно? — спросил инспектор, стремясь помочь Годфри.

— Я ничего не знаю. — Мальчик наморщил лоб. — Я ничего не понимал до тех пор, пока папа мне не объяснил, что это плохо.

— Конечно, — согласился Питт, наблюдая за тем, как рука Уэйбурна стиснула плечо сына. — Чем это отличалось от других раз?

— Ты должен все ему рассказать, — с усилием промолвил Уэйбурн. — Расскажи инспектору, что мистер Джером положил руку на самую интимную часть твоего тела. — Он сам покраснел от стыда.