— Написано по геологии Сибири немало, но разбросано все это по разным сборникам и журналам. Коли есть время и охота, пожалуйста!
— Материал действительно очень разбросан. Поэтому я решил, что понемногу буду составлять библиографию. Если на отдельных листках выписывать название работы и краткую аннотацию к ней, это в дальнейшем поможет всякому, кто будет знакомиться с геологической литературой о Сибири.
— Великолепно! — оживился Потанин. — Это вы большое дело затеяли. Очень важное. Попутно, может быть, и у нас в музее поработаете? Коллекции наши тоже не приведены в порядок, нуждаются в определениях... Участие геолога в этом деле просто необходимо. Как я жалел, что в путешествии по Тибету, да и во всех экспедициях со мной не было геолога!
— Но все-таки вы собирали образцы горных пород?
— Собирал, только не специально, а занимался этим наряду с гербарием, записями легенд, зарисовками. Так что собрано опять-таки мало, да и отбор случайный... Ну, так прошу вас чувствовать себя свободно, Доступ к книгам вам обеспечен. Работайте.
Потанин был прав. Литература по геологии Сибири оказалась довольно обширной. Обручев просматривал все подряд и аккуратно записывал название и содержание каждой прочитанной статьи. Так началась огромная работа, которую с перерывами он вел всю жизнь, завершил, когда стал уже академиком, и выпустил в свет пятитомную «Историю геологического исследования Сибири».
В тот первый период своей работы в Иркутске он делил день между Горным управлением, где разбирал геологические коллекции, и Восточно-Сибирским отделом Географического общества, а по вечерам возвращался домой непременно со стопкой книг. Когда в управлении не было работы, он мог вообще туда не являться. Но и дома ждало столько дел, что дня не хватало. Он заканчивал отчет об исследованиях в Туркестане — результат всех трех его поездок. Мушкетов ждал эту рукопись, нужно было спешить. Необходимо и почитать и заняться библиографией. Словом, Елизавета Исаакиевна не ошибалась, предполагая, что ее муж будет всегда занят. Службы ему мало, он и дома не отходит от письменного стола!
Но, негодуя на постоянную занятость Владимира Афанасьевича, она старалась так устроить домашнюю жизнь, чтобы его работа шла размеренно и спокойно. Сама мимо кабинета ходила на цыпочках и Велика уносила подальше. Обручев считал даже, что она чрезмерно благоговеет перед его занятиями, и полушутя жаловался на это в письмах к матери.
В то время в Иркутске не так легко было найти сносное жилье. Несколько лет назад город сильно пострадал от пожара и еще не отстроился. Поэтому Елизавета Исаакиевна была счастлива, оказавшись обладательницей четырехкомнатной квартиры. Правда, комнаты небольшие и кухня в подвале, но на первых порах это ее не огорчало. Убранство тоже не потребовало многих хлопот. Купить какую-нибудь мебель здесь, в Сибири, оказалось почти невозможным. Все привозится «из России», как тут говорят, и все немыслимо дорого. А жалованье геолога вовсе невелико. Да и жаль платить деньги за тяжеловесные буфеты, унылые трюмо, громоздкие кресла. Их можно увидеть в любой иркутской квартире. Обручевы купили только то, без чего никак нельзя было обойтись, а ковры и пестрые ткани, привезенные Владимиром Афанасьевичем из Бухары, заменили все остальное. Гостиная получилась совершенно необычная, и Елизавета Исаакиевна, окончив ее убранство, с глубоким убеждением сказала, что, наверно, такой комнаты нет у самого эмира бухарского.
Она радовалась своему уютному гнезду в этом чуждом ей и странном городе, где половина домов представляет собой обгорелые развалины, где долго не замерзающая из-за быстрого течения Ангара в холодные дни вся клубится паром, и поэтому плотная завеса тумана широко расстилается кругом; где молоко продают в виде замороженных кругов, а хлеб, принесенный с холода и твердый, как камень, разогревает в печи.
Владимир Афанасьевич писал Полине Карловне, что у Елизаветы Исаакиевны «есть сынишка и хозяйство, требующее изобретательности и возбуждающее ее интерес своими весьма большими отклонениями от европейских форм. У маленького Воли есть папа и мама, соска и погремушка, так же, как и дома в Петербурге, и, как подлинный философ, он ни на минуту не заботится об остальных пяти частях света с их наслаждениями и лишениями. У меня мои служебные обязанности и научная работа, прежде всего чрезвычайно интересное изучение геологического строения Сибири»..
Из прочитанной литературы особенно увлекли Владимира Афанасьевича труды Чекановского и Черского. Они изучали берега Байкала и южную часть Иркутской губернии. По-видимому, и он сам будет с этого начинать.
Очень радовало Обручева знакомство с Потаниным.
Он и прежде слышал о нем как о неутомимом путешественнике, смелом исследователе Азии. Уже одно это казалось захватывающе интересным. Но Потанин, как рассказывали, был и человек незаурядный: самоотверженно честный, благородный. Вместе с друзьями — Ядринцевым, Колосовым, Щаповым в 1865 году его арестовали по так называемому делу «Сибирских сепаратистов». Они мечтали об университете в Сибири, о журнале, где печатались бы авторы-сибиряки, о новой сибирской интеллигенции, работающей для народа, о том, чтобы Сибирь делалась все культурней и богаче. Следствие тянулось долго. Три года держали людей этих в Омской тюрьме. Наконец из Москвы пришел приговор. Все получили ссылку на разные сроки, а Потанин был наказан строже всех. Сначала ему дали пятнадцать лет крепости, потом сбавили срок до пяти лет. Над ним совершили обряд гражданской казни и отправили в Свеаборгскую крепость. Строгость приговора объяснялась тем, что Григорий Николаевич, спасая друзей, взял всю вину на себя: он заявил, что был главным агитатором кружка.
По счастью, Потанин провел на тяжелых работах в Свеаборге не пять лет, а три года. Он «подпал под манифест». Время от времени объявлялась амнистия по поводу какого-нибудь торжества в царском доме.
Потанина освободили, но на волю он не вышел, его отправили в ссылку в город Никольск Вологодской губернии. Через три года по новому манифесту он получил право выезда из места ссылки с запрещением жить в больших городах. Но известный географ Петр Петрович Семенов, знавший Потанина, хлопотал за него и добился полного помилования.
После этих трагических событий Григорий Николаевич при содействии Семенова отправился в путешествие по Северо-Западной Монголии, потом он посетил Запад Монголии вторично, побывал в Урянхайском крае, прошел по Китаю от Пекина до Ланьчжоу, исследовал восточные окраины Тибета, Наньшань и снова Монголию, на этот раз — Центральную.
После этих трудных и плодотворных походов Потанин решил некоторое в.ремя пожить оседло, чтобы обработать материалы последних путешествий. Вот почему он оказался в Иркутске.
Обручев знал работы Потанина и высоко ценил их. Удивительно, что Григорий Николаевич посетил именно те края, о которых мечтал сам Обручев. Монголия, Китай, Тибет... Одни эти названия кружили голову. Чего бы не дал он, чтобы побывать там! Пустыни и горы! Есть ли на свете более интересные места!
Григорий Николаевич был к тому же обаятельным человеком. Простой, отзывчивый, всецело преданный науке. По виду суровый сибиряк... Густые седоватые шевелюра и борода, глаза прячутся за очками. А на самом деле добряк и прекрасный товарищ. Люди часто смотрели на него с некоторым изумлением. Настоящее бескорыстие и подлинная доброта не так уж часто встречаются и могут удивлять и даже вызывать недоверие: «Неужели он в самом деле такой?» Но Потанин действительно был «таким». И Обручев, несмотря на свой еще небогатый жизненный опыт, правильно понял Григория Николаевича. Впоследствии не раз он благодарил судьбу за то, что она свела его с этим человеком.
В двух небольших комнатах, где жили Потанин и его жена, каждый вечер собирался народ. Обручев, воспитанный в очень строгих правилах приличия, человек сдержанный, вначале был поражен простотой жизни и отношений в кругу Потаниных и тем, что можно было назвать полным отсутствием светскости. Комнаты в мезонине, очень низкие потолки... Простые книжные полки, газетная бумага на письменном столе... Неярко горят две свечи. Хозяин в темной блузе, подпоясан ремешком. Хозяйка — молчаливая высокая Александра Викторовна чуть ли не в ситцевом платье... Но, освоившись, Владимир Афанасьевич стал часто захаживать в потанинский мезонин и уже не удивлялся такой простоте.
