— А как вы, адвокаты, по уголовным делам защищаете? — Ответ получился на грани хамства. Лена сама это почувствовала и тут же постаралась смягчить сказанное. — Вы же, адвокаты, в своих компаниях не рассуждаете только о работе. Так же и там.
Вадим понял, что жена его все равно додавит. Если ей что в голову взбредет, будет убеждать, потом начнет дуться… Он все равно сдастся. Так лучше заранее.
— Убедила. Приду.
Для домашних семинаров Смоленский облачался в темно-синий китайский халат, расшитый красными драконами. На голове была узбекская тюбетейка, а в руках бамбуковая палочка, больше напоминавшая дирижерскую, нежели указку. Все три предмета смотрелись столь же экзотически, сколь и нелепо.
Гостям подавали китайский зеленый чай в пиалах, почему-то опять в узбекских. Вадим впервые попробовал эту гадость и прямо спросил, нельзя ли вместо сего божественного нектара налить ему чашечку растворимого кофе. Реакция окружающих, которые, как показалось Осипову, и сами-то пили светло-зелененькую безвкусную бурду, превозмогая чувство тошноты, была такой, будто он спросил во всеуслышанье, где здесь можно пописать. До немой сцены по Гоголю недотянули секунд десять. В полной тишине, сквозь плотную атмосферу повисшей в комнате неловкости Смоленский, внимательно глядя на Вадима, сказал с ударением на первом слове: „Вам — можно“. Молодая жена Смоленского, его бывшая аспирантка, тут же вскочила и побежала на кухню.
Вадим был уверен, что умеет вычленять главное из произносимого собеседником, оставляя в памяти и для анализа сущностное, отбрасывая и забывая словесную шелуху, которая в любой речи всегда составляет основную массу. Но в тот вечер, как ни напрягался, поймать главное в обступивших его со всех сторон словах он так и не смог. Кто-то читал свои стихи, еще более вычурные и непонятные, чем у Иосифа Бродского, которого Вадим не понимал, хотя и стеснялся говорить об этом вслух. Кто-то вдруг завел речь о принципах написания программы для компьютерного перевода текстов с одного языка на другой. Эта тема показалась Вадиму еще менее актуальной, чем вопрос о жизни на Марсе, поскольку ни одного компьютера живьем он не видел. Ну показали в программе „Время“ какой-то огромный ящик, размерами в три письменных стола. А зачем такие сложности, когда выпускники иняза толпами без работы бегают? Затем Смоленский начал говорить о Китае, о том, что эта страна лет через двадцать будет доминировать во всем мире. К ней отойдут наши Дальний Восток и Сибирь, китайскими товарами будут торговать от Арктики до Антарктиды… Судя по реакции „семинаристов“, эта тема входила в „обязательную программу“ вечера. Вадим, вспомнив про миллионы голодающих в Китае, про отсутствие в стране даже призрака ракетного оружия, и, наоборот, не припомнив никаких китайских товаров, кроме фонариков, термосов и дешевых плащей, решил схохмить:
— Простите, я не расслышал. Торговать, вы сказали, между Арктикой и Антарктидой? Вы имеете в виду, что и там и там обоснуются колонии китайцев и они через весь земной шар станут друг другу товары поставлять?
Смоленский пристально посмотрел на Вадима. Во второй раз за вечер комната наполнилась неприятной тишиной. Лена сверлила мужа взглядом, пунцовея от ярости. Вадим делано улыбался.
Смоленский ответил:
— Если вы признаете, что китайцы через двадцать лет будут экономически и технически способны заселить оба полюса, то логично было бы также признать, что на том уровне их прогресса они, очевидно, будут самой передовой страной в мире. Согласны? — Смоленский ехидно улыбался, прищурив глаза. Правда, бамбуковая палочка несколько быстрее стала вращаться вокруг его пальцев, выдавая волнение мэтра.:.
Лица присутствующих озарились счастливыми улыбками. Вадим был побит. Пришлого поставили на место. Наш гуру — самый великий гуру на свете! Все бы ничего, но Вадим заметил — Лена тоже рада его поражению.
По дороге домой Вадим решил сработать на опережение:
— Знаешь, а Смоленский мне понравился. Я его попытался нагнуть, а он так здорово нашелся…
— Что нагнул тебя! — со смехом закончила фразу Лена.
— Не пожелай я сам, так и не нагнул бы! — обиделся Вадим.
— Не знаю, не знаю. Он — потрясающий ритор!
— Ты хотела сказать — оратор, — поправил Вадим.
— Нет, ритор! Это разные вещи! — довольно сухо не согласилась Лена.
— Чем же разные?
— Потом объясню. Позже. А ты молоко, кстати, купил?
Несколько месяцев Вадим на семинары к Смоленскому не ходил. И работы было много, и ощущение осталось неприятное. Представлялось, что когда он в следующий раз сойдется с компанией, прихлебывающей чай из пиал, все будут наблюдать за ним с издевательской улыбкой, вспоминая, как он проиграл словесную дуэль их богу. Однако при этом Вадима тянуло туда. Эти интеллектуальные посиделки, где речь могла идти о чем угодно, кроме, пожалуй, денег, так сильно отличались от всякого иного общения, доступного Вадиму, что, глотнув однажды, вновь хотелось испить. Не зеленого чая, разумеется.
Осипов вполне отдавал себе отчет, что тянет его в общем-то в кунсткамеру. Почти каждый из паствы Смоленского имел своих „тараканов“ в голове. Особи мужского пола на таковых мало походили. Никто из них не курил. На девушек внимания не обращал. Казалось, что они как раз и были теми „8 мальчиками на курсе, которые занимались лечебной гимнастикой“.
Жизнь вокруг начинала закипать, двигаться, появлялись первые кооперативы, объявили гласность и перестройку. А тут… Разговоры, разговоры…
Но все равно тянуло. И Лена каждый раз приходила домой после семинара восторженная, щеки пылают. Вадим почувствовал, что рассказы о его делах стали интересовать ее намного меньше. Зато дома постоянно звучало: „А Смоленский говорит, что…“ Как-то раз Вадим съехидничал, мол, пора дацзыбао из высказываний великого кормчего Вла Юр Смола составить, чтобы память цитатами не напрягать. Реакцию Лена выдала неадекватную. Она стала кричать, что уничижительное „Вла Юр Смол“ никак не подходит такому ученому, как Владимир Юрьевич Смоленский, что если человек не зарабатывает большие деньги и не считает это в жизни самым важным, то это еще не значит, что он неправильно живет. А если с ним интересно общаться, это не вина его, а заслуга. Вадим внимательно слушал жену, и какое-то нехорошее чувство, еще непонятное, неосознаваемое, но очень пугающее, зарождалось в его сознании.
Вадим не раз имел возможность убедиться, что при всей внешней мягкости и не деловитости Лены характер у нее еще тот! Она могла быть и трезво-расчетливой, и упертой как баран. Правда, окружающие этого не замечали.
Случилась как-то такая история. По субботам у Осиповых собиралась большая компания играть в рулетку. Приходили друзья, приводили своих знакомых, знакомых своих знакомых. Было это сразу по окончании института. Из турпоездки в ГДР, первого и единственного заграничного вояжа Лены и Вадима, организованного ее родителями и оплаченного родителями Вадима, молодая чета привезла помимо нужных вещей — кухонного комбайна и всякой одежды — еще и детскую рулетку, Поле — складывающаяся разрисованная тряпочка, фишки — яркие пластмассовые кружочки разных цветов, шарик — тоже пластмассовый. Детская не детская, а для игры годилась. Правил в подробностях никто не знал, потому ни минимальных, ни максимальных ограничений по ставкам не было. Вадим обычно что-то ставил на „чет-нечет“, что-то на одну из дюжин, что-то на цифры, что-то на „красное-черное“. Игроки-неофиты почему-то решили, что на „зеро“ ставить вообще нельзя. Поэтому если выпадало-таки „зеро“, все шло крупье. Зато в остальных случаях Вадим в итоге оставался в небольшом выигрыше. Лена же всегда ставила по десять двадцатикопеечных фишек на разные цифры. И если выпадала загаданная, получала семь рублей двадцать копеек Довольно скоро в рулеточной компании у нее появилось прозвище „Лена — семь двадцать“.
Где-то Вадим прослышал про „петербургский парадокс“. Это такой способ делать ставки в рулетке, чтобы никогда не проигрывать. Ставишь, скажем, 10 копеек на „красное“. Выпадает „черное“. Ставишь опять на „красное“, но уже двадцать копеек. Потом сорок, восемьдесят, рубль шестьдесят и так далее. Каждый раз удваиваешь ставку. Как только выпадает красное — сразу возвращаешь весь накопившийся проигрыш и плюс 10 копеек — размер первоначальной ставки. Куда проще. Азарта, правда, маловато, но зато стопроцентный выигрыш. Когда-то ведь „красное“ точно выпадет.
