– Позировать не надумали?

А сама уже что-то набрасывала на новом листке – отец только охнул.

– Когда же? – улыбнулся и Эраст Петрович. – Я ведь на службе.

– Это ничего. Вы работайте, я в уголке сяду. Тут уже все привыкли. Я и папеньку писала, и Мусю. Завтра мольберт принесу. Только вы в мундире приходите, как нынче. Черное с серебряным шитьем к вам идет.

Когда барышня упорхнула, в комнате снова будто потемнело. Тоскливо заскрипели перья, залязгал «ремингтон», камердинер накрылся «Московскими ведомостями» и уснул.

А Эраст Петрович пришел к новому философическому умозаключению: хорошенькие, резвые девушки – чудо Господне, нисколько не меньшее, чем неопалимая купина или расступившиеся воды Чермного моря. Как изменяются мужчины и самое жизнь, когда рядом окажется такая вот Мавра Лукинишна! А нет ее – и сидят все будто в сумерках.

Во второй половине присутствия сделалось совсем тяжко, время двигалось еле-еле.

Единственным событием, внесшим некоторое оживление в рутину, было явление узкоглазого азиата в малиновой ливрее и фуражке с надписью «Пароходное товарищество». Он принес записку лично для главноуправляющего и был торжественно сопровожден камердинером в кабинет.

– Мосолов-то вовсе с ума съехал. Китайцев в рассыльные набирает, – прошептал Лука Львович.

– А давеча от них глухонемой приходил, – хихикнул Тасенька. – Сказать ничего не может, только «му» да «му». Телок, да и только.

Муся закисла от смеха – это ее сравнение с телком развеселило.

Посудачить, впрочем, не успели. Азиат пробыл у Сергея Леонардовича не долее чем полминуты. Очевидно, записка ответа не требовала.

– Ты какого роду-племени, чучело? – спросил рассыльного грубый Ландринов.

Мосоловский рассыльный ничего не ответил. Только обвел всех присутствующих немигающими глазками и пошел прочь.

Азиата пообсуждали минут пять, потом снова затихли.

В самом конце дня Фандорин зашел к барону.

– Ну что? – спросил тот. – Дело движется?

Коллежский асессор неопределенно пожал плечами, на которых поблескивали погончики Императорского института инженеров путей сообщения.

– А мне доставили записку от Мосолова. Полюбуйтесь.

Фандорин взял измятую страничку (очевидно, скомканную в сердцах, а после снова расправленную).

В нескольких небрежно набросанных строках глава «Пароходного товарищества» предлагал «милостивому государю Сергею Леонардовичу» отступиться от «известной затеи», поскольку из этого «ничего кроме конфуза воспоследовать не может».

Барону изменила обычная сдержанность.

– Уверен в победе, подлец! Сколько вам еще понадобится времени, Фандорин?

– Не знаю, – хладнокровно ответил чиновник, возвращая листок.

– Что в канцелярии? Судачат? Об отце сожалеют или нет?

«Я вам в осведомители не нанимался», хотел осадить магната Эраст Петрович, но поглядел на траурную ленту, которой был обвязан рукав баронова сюртука, и от прямой резкости воздержался.

– У вас в канцелярии посторонние разговоры не заведены. Все служащие работают не разгибаясь, как невольники на плантации.

– Мне слышится в вашем тоне осуждение? – Сергей Леонардович скрестил на груди руки. – Да, в компании «Фон Мак» безделье не поощряется. Зато наши служащие получают жалованье в полтора раза больше мосоловских. Если кто заболел – оплачиваем лечение. Кто проработал десять лет без нареканий и штрафов, получает бесплатную квартиру. Двадцать пять лет выслуги – право на пенсию. Где еще в России вы сыщете такие условия?

В самом деле, условия были редкостные. Несколько помягчев, Фандорин сказал:

– Это все для живых, кто еще может быть вам полезен. А если невольник приказал долго жить? У Крупенникова, как мне сказали, семья. У Стерна, кажется, родных нет, но осталась невеста. Она собиралась в Париж, учиться живописи. Теперь мечтам конец.

– Послушайте, господин коллежский асессор, – ледяным голосом произнес фон Мак. – Вы что, из филантропического общества? Обещались найти отравителя – так держите слово, а в мои отношения со служащими не встревайте.

На том и расстались.

Ради полного погружения в жизнь заурядного конторского служителя Эраст Петрович снял паршивую комнатенку близ Красных ворот, существовать же постановил на полтинник в день (в обычной жизни столько стоила самая тонкая сигара из тех, что курил чиновник особых поручений).

Когда-то, в годы нищей юности, этой суммы ему хватило бы с избытком, но, как известно, от плохого отвыкаешь быстро. Обходиться малым – тоже искусство. Без каждодневных упражнений оно забывается.

В лавке Эраст Петрович ужасно долго не мог выбрать, какую взять провизию. В конце концов купил на тридцать копеек папирос, остальное потратил на булку с изюмом и фунт чаю. На сахар уже не хватило.

В наемной комнате было нехорошо, нечисто. Прежде чем пить чай, хотелось прибраться. Одолжив у хозяйки веник, коллежский асессор поднял столб пыли до потолка, весь перепачкался, но видимого улучшения не достиг.

Ничего не поделаешь – бедному студиозусу прислугу нанимать не на что.

А камердинер Маса был при деле, выполнял важное и очень непростое задание.

Собирая сведения о предполагаемом инициаторе убийства, коммерции советнике Мосолове, Эраст Петрович выяснил, что в «Пароходном товариществе» постоянно требуются «для разных работ врожденно глухонемые, притом грамоте не знающие». Так было написано в объявлении, которое изо дня в день печаталось во всех московских газетах. Непонятно было, как могли бы интересующие Мосолова лица, не будучи грамотны, с этим предложением ознакомиться, однако само объявление коллежского асессора весьма заинтересовало. Стал выяснять. Оказалось, что Мосолов слывет человеком тяжелым, недоверчивым, очень боится шпионов и потому рассыльными, курьерами и скороходами у него в конторе служат сплошь такие, кто болтать не станет – потому что не может.

Тут-то и возникла идея. Чем иностранный человек, прибывший из далекой и дикой страны, ни слова не знающий по-нашему, хуже глухонемого?

Маса отправился в товарищество, поговорил там на японском, прикинулся, что по-русски не знает вовсе, только жесты понимает – и был немедленно взят на жалованье девять целковых в месяц плюс казенная ливрея с фуражкой, сапоги на лето, валенки на зиму да две пары калош.

Задание японцу Фандорин дал такое: присмотреться к коммерции советнику и для начала дать заключение, способен этот человек на злокозненное смертоубийство конкурента или нет. У Масы на такие вещи глаз был наметанный.

Едва Эраст Петрович, добившись от хозяйки самовара, сел жевать свою сухую булку, дверь комнаты распахнулась, и вошел его слуга, по-прежнему в малиновой ливрее, с целым набором кульков, пакетов, свертков.

Надкушенная булка с изюмом полетела в мусор, чай был брезгливо понюхан и вылит, а на столе появились рисовые колобки, маринованный имбирь, копченый угорь, паровые лепешки и прочие вкусности, которые Маса закупал в одной китайской лавке на Сухаревской площади.

Пока коллежский асессор с аппетитом ел, слуга в два счета убрал комнату и даже придал ей уюта, прикрепив к стене несколько кленовых листьев – украшение, подобающее сезону.

Оглядел сыроватые обои, облупившийся потолок, вздохнул.

– Увы, господин, больше ничего сделать нельзя. Но верный вассал Есида Тюдзаэмон, готовясь отомстить врагу за своего сюзерена, был вынужден жить в еще более убогой обстановке. А верный вассал Оиси Кураноскэ, тот и вовсе…

– Маса! – стукнул по столу Эраст Петрович, зная, что, если слугу вовремя не остановить, он поочередно расскажет про всех сорок семь верных вассалов, самых любимых своих героев. – Ты лучше скажи, Мосолова видел?

– Мосорофу-доно, нэээ, – протянул Маса (разговор шел по-японски). – Видеть-то видел, как вас сейчас. Но ничего с достоверностью утверждать не возьмусь. Очень серьезный человек, заглянуть такому в хара непросто. Полагаю, ради пустяка или от распущенности чувств злодейства не совершит. Но во имя дела, пожалуй, ни перед чем не остановится.