– А… а вот в городе Москве есть к-колокол большой-пребольшой, – неуверенно начал Эраст Петрович. – С избу величиной. Царь-Колокол называется. И еще Царь-пушка. Ее д-двадцать лошадей с места не сдвинут. Вот…
Он замолчал, чувствуя себя полным идиотом.
– Чай, колокол громко гудит? – спросила конопатая соседка, глядя на него снизу вверх еще мокрыми от слез глазами.
– Он не гудит. Он расколотый. С к-колокольни упал..
– А пушка далеко палит? – спросил кто-то из мальчишек.
– Из нее не с-стреляли никогда…
Других вопросов не было.
Хорош «сизый голубь», нечего сказать, разозлился на себя Фандорин.
– А в стране Африке живет зверь жираф. Сам на четырех ногах, желтый, в черный горох. И шея у него длинная-предлинная. Подойдет к дереву и с любой ветки что хочешь достает.
– И яблоки? – спросили из темноты.
– И яблоки, и груши, и сливы, – подтвердил Эраст Петрович. – А еще там живет огромная-преогромная свинья, называется бегемот. Целый день в болоте лежит, грязью сама себя поливает. А другая свинья, еще больше, называется слон. Вот с такими ушами, и нос как труба. Наберет воды, плюнет – все с ног валятся.
Кто-то неуверенно хихикнул. Ободренный Фандорин продолжил:
– В другой стране, Австралии, проживают мишки, лучше которых нет зверей на свете. Маленькие, пушистые. Едят одни только листья. Пожуют-пожуют, обнимут ветку и давай спать. Зовется этот мишка «коала». Я раз подошел, на руки его сонного взял. А ему все равно – меня точно так же обнял и знай дальше спит. Мягкий!
Они слушали, ей-богу слушали!
Он заговорил еще быстрее, смахивая со лба пот:
– А в стране Японии есть борьба такая. Толстяки борются. Каждый, будто шар. Выйдут на круг и животами толкаются. Кто ловчей пихнется, тот и победил.
Все вокруг засмеялись, а соседка в красных варежках сказала:
– Ну про толштяков это ты брешешь.
– Я б-брешу? – обиделся Эраст Петрович. – На, сама гляди!
Вынул подарок Масы, платок с борцами сумо. Развернул, показал. Дети, кто на четвереньках, кто пригнувшись, сползлись со всех сторон, разглядывая диковину.
Свечи начинали гаснуть – не хватало кислорода, и Фандорин подсветил фонариком.
– Ух ты! – зашумели мальчишки. – Дяденька, дай мне пожать!
– И мне!
– И мне!
Кажется, дело шло на лад.
Вдруг Фандорин вновь почувствовал, что на него накатывает странное оцепенение. Язык сделался неповоротлив, все члены словно онемели. Кирилла смотрела на него неподвижным взглядом, и он физически ощущал неописуемое словами, но явственное воздействие этой месмеризующей силы.
Он заставил себя отвернуться от пророчицы, глядеть только на склоненные детские головки, и наваждение отступило.
– На белом свете м-много чего есть, – громко сказал он. – Высокие горы, синие моря, зеленые острова. И люди на свете все разные. Есть злые, но много и добрых. Есть г-грустные, а есть и веселые. С одними хорошо говорить, с другими хорошо дело делать. Сколько всего Господь для вас напридумывал! Как же уйти, ничего толком не посмотрев, не попробовав? Разве Господу не обидно?
Эраст Петрович умолк, ибо не знал, что еще сказать. Белобрысый мальчонка, что сидел слева, спросил:
– А вот еще сказывали, врут ай нет, будто есть такой сахар черный – щикалат. Сладкий – жуть.
– Есть, – встрепенулся Фандорин, благодарный за подсказку. – А еще м-мармелад – это как сок, только его жевать можно. Вафли…
– Вафлю я ел, тятька из города привозил. – Белобрысый повернулся к Кирилле и твердо объявил. – Матушка, я домой хочу.
– Я тоже. Ныне суббота, мамка пирогов напечет.
– И меня отпусти!
– И меня!
Полуобернувшись к пророчице, но избегая смотреть ей в глаза, Эраст Петрович как можно спокойнее сказал:
– Пускай идут, кто хочет. А мы останемся.
В пещере стало шумно. Ребятишки заспорили между собой. Одни убеждали остаться, другие уходить. Кто-то из мальчишек, разгорячившись, полез драться. Поднялся гвалт: крики, плач, ругань.
И здесь произошло то, чего Фандорин больше всего боялся.
Услышав, что в мине начался какой-то непонятный переполох, ожидавшие снаружи мужчины решили вмешаться. Их, конечно, тоже можно было понять. Легко ли столько времени томиться в неизвестности и бездействии?
На дощатую дверь обрушились мощные удары, и она не выдержала, треснула пополам. Внутрь хлынул свежий морозный воздух. Он-то и решил дело.
Дуновение жизни, вторгшееся в подземную яму, подействовало сильнее любых доводов и призывов. Словно притянутые мощным магнитом, дети гурьбой, толкаясь и давясь, кинулись к выходу.
– Стойте, дурачки! Пропадете! – истошно выкрикнула Кирилла. Хотела ухватить, удержать, но Фандорин зорко следил за каждым ее движением и с места, пружинистым прыжком, скакнул на пророчицу – намертво вцепился в запястье, к которому была прикреплена проволока, и прижал его к полу.
За свою жизнь Эрасту Петровичу приходилось множество раз драться врукопашную, подчас с очень серьезными противниками. Но никогда еще он не встречал такого остервенения, с каким сопротивлялась эта тонкая, иссушенная постом женщина.
Удар ребром ладони по шейным позвонкам на нее не подействовал. Короткий, но сильный хук в висок тоже.
Хрипя от ярости, Кирилла пыталась рвануть нить, а другой рукой вцепилась врагу в горло, да так, что продрала ногтями кожу – на фандоринскую рубаху хлынула кровь.
С другой стороны на Эраста Петровича налетел кто-то еще. Острые зубы впились в кисть руки, которой он пытался стиснуть Кирилле сонную артерию. Полкашка!
– Не сюда! – простонала пророчица. – Столб сшибай! Столб!
Девчонка разжала зубы и проворная, как уж, скользнула к опоре, навалилась на нее всем телом.
Столб скрипнул, но выдержал – не больно-то тяжелым было худенькое тельце.
Вытянувшись, Фандорин отшвырнул «псицу» ударом ноги.
Оставалось продержаться самую малость – в проход протискивались последние из детишек.
– Быстрей, быстрей! – крикнул он, наконец сжав Кирилле шею в нужном месте.
Та забилась, засучила ногами, но, вопреки всем физиологическим законам, сознание не потеряла, а вдруг крепко обхватила Фандорина и повалила на себя.
Просипела:
– Круши-и-и!
Не долее секунды понадобилось Эрасту Петровичу, чтобы высвободиться: откинул голову назад, со всей силы двинул проклятой ведьме лбом в нос, и та наконец угомонилась, обмякла.
Но за эту секунду Полкашка успела отскочить к стенке и с разбега, отчаянно визжа, кинуться на столб.
Помешать ей Фандорин уже не мог.
Единственное, что успел – бешено оттолкнувшись, перекатиться ближе к выходу.
Затрещало дерево, дрогнула земля, а потом наступил конец света – сделалось черным-черно и очень тихо.
Лучами во все стороны
Очнулся Эраст Петрович оттого, что на лицо ему упала горячая капля. Потом еще одна.
– Окиро, данна, окиро![29] – приговаривал срывающийся, плачущий голос.
Просыпаться совсем не хотелось. Наоборот, хотелось снова провалиться в тишину и черноту. Он уж и собрался это сделать, но сверху снова упала горячая капля.
Фандорин неохотно открыл глаза и увидел прямо над собой зареванную физиономию слуги, а за ней, повыше, но не сказать чтобы очень высоко – серо-алое рассветное небо.
В поле зрения еще не вполне пришедшего в себя Эраста Петровича влезло еще одно лицо, с подкрученными усами и лихим чубом.
– Живой! Выходит, зря я за упокой молился, – весело сказал Одинцов и протянул руку, чтобы стряхнуть Фандорину пыль со лба, но Маса злобно зашипел на урядника, оттолкнул его пальцы и сделал это cам.
Ногти у японца были некрасивые – обломанные, грязные, все в земле и запекшейся крови.
Над возвращающимся к жизни Фандориным склонился третий человек – Евпатьев.
– Мы уж и не чаяли. Нипочем бы не отрыли, если б не ваш азиат. Не человек, а землеройная машина. Без лопаты, без всего, голыми руками откопал.
