Зато проснулся первым.

В избе было темно. Совсем темно, до черноты.

Фандорин открыл глаза и, еще не сообразив, что именно его разбудило, спустил ноги с лавки.

Гарь! В воздухе пахло гарью!

Он наощупь, по памяти, добрался до печи, отодвинул заслонку. Нет, пламени не было – внутри дотлевали вчерашние угли.

– Где-то дымит, – раздался из угла голос Крыжова. – В чем дело?

Вдруг за узким окошком вскинулся багровый язык. Потом за вторым, за третьим. И с противоположной стороны!

– Горим! Господа, пожар! – закричал Лев Сократович.

Это поджог, понял Фандорин, уловив едва ощутимый запах керосина. Иначе не занялось бы так сразу, да еще с двух концов. Он кинулся в темные сени, пытаясь определить, где дверь. Так и есть – подперта снаружи!

– Маса, сюда! – крикнул Эраст Петрович.

Сзади началась паника. Все метались, орали, Кохановский истерично призывал к спокойствию. Зазвенело разбитое стекло – это кто-то пробовал вылезти в окошко, да где уж: окна были по-северному узки, чтоб попусту не уходило тепло.

– Господа, вы мешаете! Маса, котира ни хаиранай ени![26] – приказал Фандорин. – Одинцов, никого сюда не пускать!

Нужно было место для разбега – иначе дверь не высадить.

Японец, не церемонясь, вышвырнул из сеней назад в горницу жаждущих спасения. Урядник, пользуясь тем, что в темноте все равны, раздавал тычки направо и налево. Пространство освободилось.

Сконцентрировав внутреннюю энергию ки, от которой теперь единственно зависело, удастся ли вышибить крепкую дубовую дверь, Фандорин скакнул вперед, подпрыгнул и ударил ногой в створку.

То ли запас ки был слишком велик, то ли подпорка слабовата, но преграда рухнула с первой же попытки.

– Господа, теперь наружу! – крикнул Эраст Петрович.

Второй раз повторять не пришлось. В минуту все вывалились из дверного проема на снег – одни раздетые, другие разутые, но, слава Богу, все были живы и целы.

И вовремя!

По бревенчатым стенам избы проворно поднималось пламя, раздуваемое вьюгой. Вот уж и крыша занялась, вниз полетела горящая щепа.

– Подожгли, – жарко зашептал в ухо Эрасту Петровичу урядник. – Ишь, полыхает! Ну, раскольнички! Всех надумали порешить, разом!

Отодвинув полицейского, чтоб не мешал, Фандорин присел на корточки и поднял палку, которой злоумышленник или злоумышленники подперли дверь. Палка была хлипковата, такую можно выбить и не концентрируя энергию ки. Странно.

– Держите ее, держите! – закричали вдруг все разом. Девчонка-поводырка, голоногая и простоволосая, в одной холщовой рубашонке с плачем попыталась кинуться обратно в дом.

– Матушка! Матушка тама! – отчаянно голосила она, извиваясь в руках мужчин. – Подлая я! Кинула ее, напужалась!

И действительно, Кириллы среди спасшихся не было. В панике и суматохе про сказительницу забыли.

– Куды ты полезешь? Вишь, занялось! – урезонивал Полкашу урядник.

В самом деле, крыльцо уже пылало, в избу было не проникнуть.

Быстро двигаясь вдоль стены, Фандорин заглядывал в окна.

В нижней горнице Кириллы не было. В средней тоже.

Вон она!

В красном углу, меж столом и стенным иконостасом металась странница. Теперь, когда горели разом все стены, внутренность дома была ярко освещена.

Кирилла, беспомощно взмахивавшая широкими рукавами рясы, была похожа на подраненную черную лебедь. Ее задранное кверху лицо будто застыло, только губы беспрерывно что-то шептали – должно быть, молитву.

– Повязку, повязку сними! – заорал Крыжов. – И беги в сени! Может, поспеешь!

Но она словно не слышала.

– Матушка, прости-и-и-и! – захлебываясь рыданиями, верещала Полкаша.

С противоположной стороны от жара лопнуло стекло, на пол посыпались искры, и сразу задымил тканый половик.

– Забудь про зарок! Сгоришь! – крикнул Евпатьев и простонал. – Нет, не снимет. Воды сюда! Топор! Раму рубите!

Какая вода, какой топор – огонь уже полз по внутренней стене, подбирался к иконам. Треснула лампада, полыхнуло разлившееся масло.

К дому со всех сторон бежали крестьяне, кто с ведром, кто с багром. В тулупе поверх исподнего ковылял старшина.

– П-позвольте-ка.

Эраст Петрович сдернул со старика тулуп, накрылся им с головой.

Главное – задержать дыхание, не вдыхать дым, приказал он себе и бросился назад, к крыльцу.

– Маса, мидзу-о![27]

Японец понял. Вырвал у одного из мужиков ведро, плеснул на овчину ледяной водой.

Проскочить по огненным ступенькам, через пылающий дверной косяк, было еще полбеды.

Куда труднее пришлось внутри, где из-за дыма нельзя было что-либо разглядеть.

Десять шагов налево, потом порожек, сказал себе Эраст Петрович и все-таки обсчитался – приступка, отделявшая среднюю горницу от нижней, пришлась на девятый шаг. Споткнулся, полетел на пол.

Это его и спасло. Впереди с ужасающим грохотом рухнула потолочная балка. Если б Фандорин не упал, ему размозжило бы голову.

Перескочил через дымящееся бревно, в несколько прыжков оказался в вышней горнице. Здесь было жарче, но зато не так задымлено.

Не теряя времени на пустые разговоры, Эраст Петрович обхватил Кириллу поперек талии, закинул на плечо. Она была странно легкая, будто соломенная.

Сверху накрыл тулупом и бросился назад.

Легкие жаждали вдоха, но это было бы равносильно гибели.

Ничего не видя, двигаясь исключительно по памяти, он кое-как добежал до сеней. Ушибся плечом и головой о притолоку, рывком преодолел огненную арку выхода и повалился со ступенек в снег. Кириллу вместе с тулупом отшвырнуло еще дальше, в сугроб.

Вот теперь можно было и подышать.

Над черным от сажи Эрастом Петровичем, с наслаждением вдыхавшим холодный воздух, хлопотал Маса.

– Господин, у вас на щеке ожог. И борода обгорела. Вы стали совсем некрасивый.

Встревожившись, Фандорин осторожно потрогал пальцами лицо. Пустяки. Будет волдырь, но шрама не останется.

– Вы настоящий герой! – кудахтал Алоизий Степанович. – Я был уверен, что вы не выберетесь живым из этого ада!

Взволнованный Евпатьев без слов крепко сжал Эрасту Петровичу руку.

– Что она? Ц-цела? – спросил тот, поднимаясь.

С Кириллой, кажется, все было в порядке. Около нее толпились ахающие и галдящие бабы. В ногах у сказительницы ползала рыдающая Полкаша, покаянно тыкалась лбом в землю.

– Ладно тебе, ладно. – Кирилла пошарила рукой, взяла девочку пальцами за тощую шею, придержала. – Ну напугалась, это ништо. Э, да ты голая. Бабоньки, оденьте ее, простынет.

Казалось, эта удивительная женщина нисколько не потрясена случившимся.

– Каков типаж! – с гордостью сказал Фандорину промышленник. – Коренная русская порода! Сгорела бы, а повязку не сняла, обета не нарушила.

– Не обгорели? – спросил Эраст Петрович, приблизившись к Кирилле. – Где-нибудь болит?

– Болеть может только душа, – ответила она, повернув голову в его сторону. – А на душе хорошо, мирно. Это вы меня вытащили? Из наших будете, из христиан?

– …Из христиан, – несколько смущенно ответил он, хоть и догадался, что под этим словом она имеет в виду исключительно старообрядцев.

– Он, он тебя вызволил! – зашумели женщины. – Его благодари!

Но Кирилла равнодушно обронила:

– Бог попустил. Коли сподобил выйти из огня, значит, нужна еще.

Старики и мужчины молча стояли и смотрели на пожар. Было ясно, что соборную уже не спасти, сгорит дотла.

Эраст Петрович заметил, что урядник, опустившись на четвереньки, роется в снегу. Нашел что-то, поднес к глазам.

Стараясь не привлекать внимания, Фандорин подошел.

– Огниво, – вполголоса сообщил Одинцов. – И трут, обгорелый. Который же из них?

Он так и впился взглядом в деревенских.

– Плохо ищешь, – сказал ему Эраст Петрович, делая шаг в сторону. – А еще п-полицейский.