Я так и стоял на коленях перед кабинкой. И смотрел уже как врач. Прикидывал, что надо делать. Удалить такие ногти несложно, я знал, они отделялись сразу, как только сумеешь что-нибудь под них подсунуть – пинцет, ватную палочку, деревянную щепочку от мороженого, а дальше все просто, особых усилий и тех не требуется. Я смотрел на палец и на приговоренный к смерти ноготь. Дольше сдерживаться невозможно. Я подумал о молотке. Не о том, каким мы с Каролиной забивали в землю колышки для палатки. Этот молоток слабоват. Уступчив. Округлый резиновый молоток, которым большого ущерба не причинишь. Нет, тут нужен настоящий молоток. Железный, который одним прицельным ударом размозжит хрупкий ноготь. Раздробит его на мелкие кусочки. Ткань под ногтем нежная. Кровь хлынет ручьем. Осколки ногтя разлетятся во все стороны, в стены, в дверцу туалета, как зубной камень под сверлом дантиста. Глаза у меня заволокло пеленой. Часто говорят о красной пелене, но моя была серой: серой, как стена дождя или вдруг наползший туман. Я мог схватить этого мужика за щиколотки и выволочь из кабинки через щель под дверью. Но молотка-то у меня нет.

– Черт подери…

Настала тишина; и как раз оттого, что осознал тишину, я сообразил, что сам и чертыхнулся во весь голос.

– Эй! Кто здесь? – спросили из кабинки.

Соотечественник. Нидерландец. Я мог бы и догадаться. Впрочем, на самом деле я уже это знал, с первой минуты, когда он с рулоном туалетной бумаги в руках возник в поле моего зрения.

– Скотина! – сказал я. Увидел, как его руки схватились за красные штаны, потащили их вверх. Я встал. – Грязная скотина. Стыдись! В кемпинге дети. Они тоже видят эту мерзость.

За дверью повисла мертвая тишина. Вероятно, он никак не мог решить, выйти ему из кабинки или на всякий случай отсидеться там, подождать: вдруг я уйду?

В конце концов я так и сделал. Выйдя наружу, поморгал глазами от яркого солнечного света – и сразу же заметил: что-то не так. Я видел нашу палатку, видел Лизу в манеже под каштаном, но не видел ни Юлии, ни ее трехколесного велосипеда.

– Юлия! – позвал я. – Юлия!

Меня захлестнуло знакомое ощущение, однажды я уже терял свою старшую дочку. На ярмарке. Поначалу я старался сохранять спокойствие, старался, чтобы голос звучал нормально, но в груди похолодело, сердце стучало в панике, перекрывая музыку карусели и возгласы людей в вагончиках американских горок.

– Юлия!

Я ринулся по тропинке к тому месту, где она сворачивала, исчезая за высокой живой изгородью. За изгородью находилась еще одна лужайка с палатками.

– Юлия!

Перед маленькой синей палаткой сидели на корточках две женщины, мыли тарелки в тазике, поставленном на траву. На миг они бросили свое занятие, вопросительно посмотрели на меня, но я уже отвернулся. Слева от тропинки, несколькими метрами ниже, слышался плеск речушки, где мы днем частенько купались.

– Юлия!

Я споткнулся о большой круглый камень, неловко подвернул ногу. Колючая ветка царапнула меня по щеке, прямо под глазом. Три, максимум четыре стремительных шага – и я на берегу.

Трехколесный велосипедик стоял возле мелкой заводи, передним колесом в воде.

Я помчался прямо по воде, поскользнулся и, подняв фонтан брызг, больно плюхнулся на донные камни.

Вот она, Юлия. Не в речке, а на берегу. Бросает камешки. Увидев меня, сидящего, растопырив ноги, в воде, она громко рассмеялась.

– Папа! – крикнула она, вскинув руки в воздух. – Папа!

Я мигом поднялся на ноги. И секунду спустя был подле нее.

– Черт побери! – воскликнул я, крепко схватив ее за запястье. – Я что тебе сказал, а? Не уходить с дорожки! Не уходить, черт побери!

Секунду дочка смотрела на меня так, словно все это была шутка – папа в шутку упал в воду, а теперь в шутку сердится, – потом взгляд ее изменился. Личико страдальчески скривилось, когда она попыталась высвободить руку.

– Папа…

Долгие годы я буду вспоминать этот взгляд, и каждый раз со слезами на глазах.

– Марк! Марк! Что вы там делаете?

Каролина стояла наверху, между деревьями. С бутылкой молока в руке. Переводила взгляд то на меня, то на Юлию. Потом окликнула еще раз:

– Марк!

– Больше не могу, – сказал я полчаса спустя, когда Юлия успокоилась и снова как ни в чем не бывало каталась по дорожке.

Каролина посмотрела на меня. Крепко взяла за руки и сказала:

– Помнишь маленькую гостиницу, которую мы вчера видели в деревне? Рядом с рынком? Может, переедем туда на денек-другой?

С той поры мы всегда останавливались только в гостиницах. Или снимали домик. Возле гостиниц и домиков иногда тоже имелись бассейны, где ты видел едва прикрытые тела других людей, но, по крайней мере, от этого зрелища можно было уйти. Часок-другой дать взгляду отдохнуть. Часок-другой полежать на кровати у себя в номере, с закрытыми глазами. Человеческая грязь не лезет тебе в физиономию круглые сутки. Проведя несколько отпусков в домиках и гостиницах, мы стали порой задерживаться у витрин маклерских контор. Смотрели на фотографии и цены. Для Каролины второй дом за границей был бы утешительной премией за расставание с палаточными лагерями. Финансы нам позволяли. Чуть дальше от побережья дома в большинстве стоили сущие гроши. Однако, мечтательно любуясь фотографией старой водяной мельницы с грушевым садом, мы сразу же принимались обсуждать и недостатки. Ведь в таком случае придется, к сожалению, каждое лето проводить только в этом домике, говорили мы друг другу. Подолгу смотрели на фото перестроенного крестьянского хутора с бассейном. Для этого бассейна понадобится работник, который будет содержать его в порядке. И для сада тоже. Иначе весь отпуск будешь сам косить на участке траву и выпалывать жгучую крапиву.

Так мы постоянно откладывали на будущее свою мечту о втором доме за границей. Случалось, в сопровождении местного маклера смотрели такую недвижимость. Согнувшись, входили в низкие, просевшие двери; чуяли запах стоячей воды из бассейна, где плавала тина и квакали лягушки; в бывшем свинарнике наклонялись, чтобы не угодить лицом в паучьи тенета; видели, как далеко внизу искрится излучина реки; нагибались, заглядывая в старинную хлебопекарную печь, и глядели на ласточек, которые вились у своих гнезд под стропилами жилого дома.

Слишком ветрено, часто объявляла Каролина уже во время таких осмотров. Слишком душно. Слишком холодно. Слишком плохой обзор. Слишком открытое место. Слишком близко соседи. Слишком на отшибе.

«Мы позвоним вам, – говорил я маклеру. – Нам с женой надо денек-другой подумать».

Тем утром, когда мы уезжали в отпуск, я глазам своим не поверил, увидев в багажнике машины палатку. Она лежала в дальнем углу, вероятно, чтобы я ее не заметил. Но на крыльце тотчас же появилась Каролина со свернутыми спальниками в руках.

– Так-так! – сказал я. – Что это значит?

– Ничего. Просто подумала, вдруг попадется красивое местечко, где можно поставить палатку. Если там нет гостиницы, я имею в виду.

– Так-так! – повторил я, решив, что лучше сделать вид, будто жена просто шутит. – И тогда мне придется каждое утро топать из гостиницы в кемпинг?

Каролина положила спальники в багажник и задвинула поглубже, к палатке.

– Марк, я знаю, как ты относишься к житью в палатке. И вовсе не собираюсь тебя принуждать. Иногда попросту грешно сидеть в гостинице. Я заглянула в Интернет, там есть прекрасно оборудованные кемпинги. С ресторанами. И притом всего в сотне метров от пляжа.

– В гостиницах тоже есть рестораны, – возразил я, хотя вообще-то уже понял, что проиграл. Каролине недоставало палаточной жизни. Можно, конечно, поспорить. Можно сказать, что палатка и спальники занимают полбагажника, однако в таком случае я оставлю без внимания простой факт, что моей жене хочется забивать в землю колышки, натягивать расчалки и ночевать в спальном мешке, который утром покрыт капельками росы.

Подумалось мне и кое о чем другом. Вечером после того праздника у Ралфа и Юдит Мейер я спросил Каролину, разговаривала ли она с Ралфом. И в особенности поинтересовался, предпринимал ли он новые попытки сближения.