— Да, и не раз, — просто ответила графиня. — Он вынудил матушку отдать меня за него замуж, хотя знал, что я его ненавижу.

— Я слышала, что он стар и некрасив, — осторожно сказал я, — вспомнив характеристику графа камеристки Наташи.

— Он не просто некрасив, он отвратителен! — с жаром воскликнула графиня. — И ему нужна была не я, а наши имения. Поэтому я не сочла долгом хранить ему верность.

— Бывает, — посочувствовал я, не желая после всего того, что у нас сегодня было, слушать амурные истории о своих предшественниках. — Как же тебя заставили насильно выйти замуж за старика? Ты ведь из знатного и богатого рода, неужели некому было заступиться?

— Кто же станет влезать в семейные дела? — удивилась Зинаида Николаевна. — Батюшка мой давно умер, а матушка женщина очень религиозная, что ей духовник скажет, то и делает. Закраевский его подкупил, он и пообещал матушке геенну огненную, коли она меня за графа не выдаст. Она и выдала, — уныло сказала графиня. — Так что выхода у меня было два, или замуж — или в монастырь.

— А барон твоему мужу для чего понадобился?

— Думаю, чтобы меня извести. Открыто мне зло сделать муж не решился, родни побоялся, вдруг царю донесут, тогда придумал отослать меня в наше родовое имение. С него-то тогда взятки гладки, поболела-де, да померла. Барон докторов своих призвал. Начали они меня не от болезни лечить, а голодом морить, спасибо Наташе, она тишком меня подкармливает. Он бы и Наташу прогнал, да свои виды на нее имеет. Она хоть и сирота, но дворянского рода.

— Понятно, — сочувственно сказал я, понимая, что в эту галантную эпоху женщине, даже знатной и богатой, защититься от мужского произвола было практически невозможно.

— Пока ты, милый голубчик, не появился, я совсем плоха была. Всё больше спала, да к вечному покою готовилась, да вдруг ты меня разбудил. Бог тебя за сироту наградит.

— Это всё хорошо, только что нам дальше делать? Может быть, вызвать фон Герца на дуэль и попросту убить?

— Спаси Боже, он человек двойной, тебе самому от него спасаться нужно. У него сила большая. Ты думаешь, зачем он нынче вдруг в город поехал? Привезет станового пристава с урядниками, возьмут тебя под арест и в острог посадят. Тогда сиди в нем и жди правду.

— Думаешь? Со мной родственник едет, гвардейский офицер, и все бумаги у нас выправлены. Вряд ли они с нами решат связываться.

— Я тоже не захудалого рода, урожденная княжна не из последних Гедиминовичей, а что толку! Казной-то не я, а управляющий распоряжается.

— Ты знаешь, Зинаида Николаевна, я законы, в общем, чту, а вот законников не очень. Ежели на мозоль наступят, то и становому приставу башку отшибу.

— Бог с тобой, как можно такое говорить. Мы, чай, не по басурманским законам живем, а по царским да православным.

В это момент наш разговор прервал негромкий стук в дверь. Я спрятался, укрывшись с головой одеялом. После первого неожиданного для нас обоих взрыва страсти, я успел раздеться и спрятать свои ливрейные тряпки в сундук — теперь лежал голым.

— Кто там? — спросила графиня слабым голосом.

— Ваше сиятельство, — сказала, входя в комнату, со свечой в руке, пожилая дама, — не прикажете подавать ужин?

— Ах, нет, оставьте меня Амалия Германовна, и уберите свет, я только что заснула. Мне так тяжко…

— Виновата, не смею вас беспокоить, — с плохо скрытым равнодушием, проговорила женщина, исчезая за дверью.

— Первая доносчица у барона, — сообщила графиня, ныряя с головой ко мне под одеяло. — А как ты отсюда выйдешь? — добавила она, мягко отстраняясь от моих ищущих рук.

— Не знаю, потом видно будет, сначала я хочу войти.

— Неужто не устал от сласти?

— Тяжело в ученье — легко в бою, — отделался я крылатой фразой, приписываемой народной молвой нашему современнику Александру Васильевичу Суворову.

— Ну, раз так, то наше женское дело повиноваться, — сказала она и засмеялась. — Вот не думала, не гадала, что такой озорник на меня с неба свалится.

— Я тоже ничего такого не думал, всё получилось как-то само собой.

— Ладно, пропадать так с песней, — сказала, задыхаясь, графиня, и жадно впилась мне в губы.

— Я думал у тебя от лежания будет мышечная анемия, — сознался я, когда мы, наконец, распались и лежали с закрытыми глазами, тяжело переводя дыхание.

— Ты это о чем? — не поняла Зинаида Николаевна.

— О своем, медицинском, — лениво ответил я.

На улице совсем стемнело, мне нужно было уходить. В спальне теперь стало совсем темно. Я ощупью нашел сундук, в который спрятал платье, и кое-как оделся. Зинаида Николаевна от долгой жизни в темноте, в отличие от меня, хорошо видела и хихикала, наблюдая, как я путаюсь в чужой одежде.

— Как ты собираешься уйти? — серьезным тоном, даже немного испугано спросила она, когда я наконец оделся.

— Позови свою Амалию, когда она войдет, я задую у нее свечу, а ты потребуй, чтобы она тебе помогла. Пусть, что ли, подушки поправит. Я в это время выйду.

— Это ты ловко придумал. Поцелуй меня на прощанье. Ты еще придешь?

— Постараюсь.

— Мне было чудесно с тобой. Теперь мне захотелось жить!

Я подошел к дверям и встал за портьерой.

— Зови!

Графиня дернула шнурок, и в комнате камеристок звякнул колокольчик. Амалия Германова, видимо, уже спала. Зинаида Николаевна позвонила еще раз. В дверь просунулась сначала рука со свечой, вслед за ней голова в чепчике. Я дунул на огонек, он метнулся и погас.

— Ну, где же вы, Амалия Германовна, помогите мне! — потребовала Закраевская.

— Сейчас, только свечу вздую, — без особого почтения сказала камеристка.

— Не нужно света! Идите же сюда! — потребовала графиня с явным раздражением. — У меня подушки комом! Я вам велю! — от былой угнетенности не осталось следа, теперь барыня приказывала, как полновластная владычица.

Всё-таки, я в этом убедился в очередной раз, в любой женщине живет великая актриса.

Камеристка пискнула что-то по-немецки и поспешила к постели, а я, неслышно ступая босыми ногами, выскочил из спальни.

Операция прошла без сучка и задоринки. Перед выходом во двор я натянул сапоги и, уверенно ступая, вышел наружу.

Настоящей темноты еще не наступило, но звезды уже ярко сияли на небе. Людей видно не было. Невдалеке послышался цокот копыт о брусчатку. Я выглянул из-за угла. К парадному подъезду приближались два экипажа и группа всадников.

«Кого это еще черти несут», — подумал я, и узнал в одном из экипажей выезд барона. Он сидел в своем ландо с каким-то человеком. Вторая коляска была без седока. Верховые с ружьями за плечами сопровождали экипажи. Кажется, Закраевская оказалась права, фон Герц прибыл с подкреплением.

Коляски, между тем, подъехали к парадной лестнице, барон соскочил наземь и любезно помог спуститься своему гостю. После чего они прошли в дом. Всадники спешились и, держа лошадей на поводу, встали кружком.

Чтобы попасть в Марфину коморку, мне нужно было идти через двор или делать большой крюк по парку и хозяйственным службам. Я решил рискнуть и заодно посмотреть с кем предстоит иметь дело — пошел напрямик.

Солдатье когда я приблизился, замолчали, с интересом меня разглядывая. Я шел, не обращая на них никакого внимания.

— Эй, землячок! — окрикнул меня один из них.

— Вас из дас? — ответил я останавливаясь.

— Немец видать, — сказал кто-то из группы.

— Земляк, ты что, по-нашему не разумеешь?

— Нихт ферштейн, — ответил я и пошел своей дорогой.

— Точно, немчура, — сказал голос за спиной. — Ни слова по-человечески не понимает. Сразу видно, басурман.

Солдаты меня не заинтересовали, обычные вчерашние крестьяне, одетые в военную форму. Будут делать то, что им прикажут.

В коморке Марфы теплилась лучина. Я постучал и после приглашения вошел.

— Эка ты, барин, долго ходишь, — упрекнул меня Петр, — мы уж с Марфой думали, что тебя немцы споймали!

— Барон приехал со становым приставом и солдатами, — порадовал я мужика, начиная разоблачаться. — Собирайся, будем пробираться в гостевой дом. Марфа, — обратился я к прачке, — ты не сможешь меня еще раз выручить? Достань мне крестьянское платье, а то свое жалко, в подземном ходе изорву.