Тогда Кавалье решил вернуться к своему отряду и нырнул в ущелье, но не успел пройти и тридцати шагов, как столкнулся нос к носу с корнетом и двумя драгунами, сидевшими в засаде. Бежать было поздно, впрочем, это и не входило в намерения молодого военачальника, и он пошел прямо навстречу врагам. Драгуны тоже двинулись к нему, а корнет, прицелившись, крикнул:
— Стойте! Вы — Кавалье, я узнал вас. Бежать вам не удастся, сдавайтесь, вас помилуют.
В ответ Кавалье разнес ему голову выстрелом из карабина. Затем, отшвырнув карабин в сторону, потому что это оружие уже не могло ему пригодиться, он выхватил из-за пояса пистолеты, бросился на драгун, двумя выстрелами застрелил обоих и без царапинки вернулся к сотоварищам, которые уже считали его погибшим и приветствовали громкими криками.
Но Кавалье некогда было упиваться торжеством, у него были другие заботы: он вскочил на коня и во главе своих людей обрушился на королевские войска с такой неудержимой стремительностью, что те от неожиданности дрогнули и стали отступать. И тут три десятка женщин, которые принесли на поле боя продовольствие, пришли при виде разгрома в такой восторг, что ринулись в бой и стали биться наравне с мужчинами. Одна девица семнадцати лет от роду по имени Лукреция Гигон особенно отличилась своей неописуемой отвагой. Ей мало было ободрять братьев по вере криками: «Да здравствует Предвечный! Да здравствует меч Гедеона!» — она выхватывала сабли из рук убитых Драгунов и приканчивала ими раненых. Катина во главе десяти человек преследовал беглецов вплоть до равнины Кальвиссон, и только там королевским войскам удалось вновь построиться, благодаря подкреплению, подоспевшему к ним из гарнизона.
Драгуны оставили на поле боя восемьдесят убитых, а Кавалье потерял лишь пять человек.
Кавалье был не только отважным солдатом и искусным военачальником, каким мы его уже узнали: подчас он превращался в сурового судью. Несколько дней спустя после описанного нами сражения он узнал о чудовищном злодеянии. Четверо убийц, все из числа рубашечников, укрылись в лесу Буке; Кавалье немедля отрядил двадцать человек, коим приказал схватить виновных и доставить к нему. Вот подробности этого происшествия.
Дочь барона де Мерарга, недавно обвенчавшаяся с дворянином по имени г-н де Мираман, послушалась уговоров своего кучера, который частенько встречался с рубашечниками, хоть сам был католиком, но не терпел от них никаких обид, и 29 ноября отправилась в Амбруа, где ее ждал муж. Ехала она в карете в сопровождении одной горничной, кормилицы, лакея и кучера, который уговорил ее на эту поездку. Они уже проделали самым благополучным образом две трети пути, как вдруг между Люссаном и Водра ее остановили четыре человека, заставили выйти из кареты и увели в ближний лес. О том, что произошло дальше, известно лишь из показаний горничной; приводим их здесь дословно.
«Эти негодяи заставили нас, — показала она, — пойти с ними в лес, чтобы удалиться от большой дороги; бедная моя госпожа до того устала, что попросила у палача, который ее вел, позволения опереться о его руку, но он оглянулся по сторонам, увидел, что место безлюдное, и ответил:
— Дальше мы не пойдем.
В самом деле, нас заставили сесть на землю, поросшую травой; то было место наших мучений. Моя дорогая госпожа обратила к варварам самые трогательные мольбы и уговаривала их с такой кротостью, что сам дьявол бы смягчился; она отдала им кошелек, золотой пояс, перстень с прекрасным бриллиантом, который сняла с пальца, но ничто не поколебало этих тигров, и один из них сказал:
— Я хочу убить всех католиков, а прежде всего вас.
— Какая польза вам от моей смерти? — спросила госпожа. — Оставьте меня в живых.
— Нет, это дело решенное, — отвечал тот, — и вы умрете от моей руки. Молитесь.
Моя бедная госпожа тут же опустилась на колени и вслух стала молить Бога, чтобы он смилостивился над нею и над ее убийцами, и покуда она молилась, левую грудь ей прострелила пуля, пущенная из пистолета, в тот же миг второй убийца рассек ей лицо ударом сабли, а третий — размозжил голову камнем; затем еще один изверг застрелил из пистолета кормилицу, а меня они просто искололи штыками не то потому, что все их оружие было уже разряжено, не то потому, что им не хотелось тратить заряды; я притворилась мертвой, они поверили, что я и вправду умерла, и убрались прочь. Спустя некоторое время, видя, что все спокойно и вокруг царит тишина, я, сама чуть живая, подползла к моей дорогой госпоже и окликнула ее. Оказалось, что она тоже жива и чуть слышно ответила мне:
— Не покидай меня, Сюзон, покуда я не испущу дух.
Помолчав, она с усилием добавила:
— Я умираю за свою веру и надеюсь, что Господь сжалится надо мой. Скажи мужу, что я поручаю ему нашу дочурку.
Больше она уже не обращалась мыслями ни к кому, кроме Бога, вознося к нему краткие и смиренные молитвы до самого конца, и в начале ночи рядом со мной испустила последний вздох».
По приказу Кавалье четверо виновных были схвачены и доставлены к нему. В то время он со своей армией стоял близ Сен-Морис-де-Казвьейля; он тут же созвал военный суд и, вкратце изложив суть жестокого деяния, как заправский прокурор, предложил судьям высказать свое мнение: все подали голос за смертную казнь, но в тот самый миг, когда читали приговор, один из преступников оттолкнул двух державших его солдат и, спрыгнув со скалы, помчался к леску, в котором исчез прежде, чем кому-либо пришло в голову за ним погнаться.
Трое остальных были расстреляны.
Католики также карали преступников, но их суд был куда менее благороден и справедлив, чем тот, о котором мы сейчас рассказали. Один из таких случаев произошел с несчастным четырнадцатилетним мальчиком, сыном мельника из Сен-Кристоля; этот мельник за месяц до того был колесован. Судьи сперва колебались: их смущал возраст мальчика, но тут явился свидетель, утверждавший, что именно этот парень по указке фанатиков резал маленьких детей. Никто не верил доносу, но нужен был предлог; юный обвиняемый был приговорен и через час без малейшего, снисхождения повешен.
Большая часть обитателей приходов, сожженных г-ном де Жюльеном, перебрались в Оссиларг в приходе Сент-Андре. Подгоняемые голодом и нищетой, они покинули пределы, которые были им предписаны, и пустились на поиски спасения. Об этом узнал бригадир Планк; будучи пылким католиком, он решил, что подобное злодейство не может остаться безнаказанным. Он немедля выслал отряд с приказом задержать нарушителей; это оказалось нетрудно, потому что беглецы уже обосновались в домах, так что схватили их прямо в постелях. Вслед за тем их препроводили в церковь св. Андрея и заперли там; потом без суда стали выволакивать оттуда по пять человек и убивать — одних выстрелами из ружья, других ударом сабли или топора: расправились со всеми — мужчинами, женщинами, стариками. Какой-то несчастный ребенок, в которого выпустили три пули, все еще поднимал голову и кричал: «Ох, где же мой отец, он бы спас меня отсюда!»
Четверо мужчин и одна девушка, бежавшие в городок Лазаль под защиту закона, указавшего им это место в качестве убежища, обратились с ходатайством к капитану полка суассонцев по имени Лаплас и получили от него разрешение наведаться к себе домой по торговым делам, но с условием вернуться в тот же день; они дали слово и на исходе дня сошлись на уединенной ферме, где договорились встретиться, как вдруг, к несчастью, их застигла чудовищная гроза. Мужчины хотели пуститься в обратный путь несмотря на это препятствие, но девушка умоляла их дождаться рассвета: она боялась идти с ними в такое ненастье, однако, с другой стороны, уверяла, что умрет от страха, если ее оставят на ферме одну. Четырем мужчинам стало стыдно покидать спутницу, доводившуюся к тому же родней одному из них; они сдались на ее уговоры и остались, надеясь, что гроза послужит им оправданием; они отправились в обратную дорогу лишь при первых лучах рассвета, но Лапласу уже стало известно о совершенном ими преступлении. Он отдал соответствующий приказ, и по дороге в деревню те были задержаны. Напрасно пытались они оправдаться в своем опоздании. Лаплас приказал связать четырех мужчин, вывести их из города и расстрелять. Что до девушки, то ее было решено повесить, и казнь назначили на другой день; она должна была состояться в том же месте, где еще лежали на земле тела несчастных попутчиков девушки, но тут монахини-наставницы, на чье попечение она была отдана, дабы ее подготовили к смерти, стали пытаться смягчить Лапласа всеми возможными доводами, а потом принялись уговаривать ее объявить себя беременной. Девушка отказалась спасти свою жизнь ценой такой унизительной лжи; тогда добрые сестры взяли ложь на себя и пошли к капитану с этим известием, умоляя его сжалиться если не над матерью, то хотя бы над ребенком и отложить казнь до родов. Узнав об этой непредвиденной помехе, капитан, не желавший попасться на удочку, распорядился, чтобы привели повитуху и чтобы она освидетельствовала девушку. Через полчаса повитуха доложила, что обвиняемая в самом деле беременна.
