Наконец ее рука нащупала головку ребенка, лежавшую лицом вниз. Она взяла маленький череп в руку, осторожно повернула его лицом вверх и стала приподнимать. Головка начала медленно высовываться наружу, покрытая влажными темными волосиками, а другой доктор немедленно вставил шариковый шприц в маленький ротик и начал удалять слизь, чтобы заставить ребенка начать дышать как можно скорее, даже раньше, чем он будет извлечен из чрева Лиз.

Пейдж просунула свою руку под маленькое мокрое тельце, поддерживая его плечики и расправляя их. Скользкое и испачканное кровью тельце появилось наружу, когда Пейдж приподняла его попку рукой.

Ребенок был крупным мальчиком, но Пейдж не понравилось, как он выглядит. Кожа у него была бледная, тельце вялое, без мускулов. Пейдж зажала и отрезала толстую синеватую пуповину как можно быстрее, но вместо того чтобы начать всасывать воздух, ребенок не делал никаких усилий, чтобы вздохнуть.

В палате ощущалось напряжение и воцарилось зловещее молчание, когда один из врачей поторопился переложить ребенка на соседний стол. Приехавший к тому времени специалист немедленно ввел трубку в его дыхательное горло.

Лиз функционировала хорошо, и Пейдж передала свою пациентку помощнику и перешла к столу, где лежал крохотный ребенок, инертный и безжизненный. Ей едва не стало дурно, когда она смотрела, как специалист вдувает кислород в легкие ребенка. Потерять ребенка – ужасно, и не так уж часто подобное случается, но каждый раз, когда такое происходило, Пейдж это стоило многих дней молчаливого страдания, когда она мучилась сомнениями, все ли она сделала, чтобы предотвратить это.

– Давай, малыш, давай, ты ведь можешь, ты только начни дышать, – умоляла она, пока уходили секунды, и на лбу у нее выступал холодный пот, струился в ложбинке между грудей, под мышками.

Она посмотрела на часы. Они все знали, что осталось совсем немного времени, прежде чем произойдет разрушение мозга. Она лихорадочно перебирала в уме все возможности: были ли у ребенка врожденные поражения – сердца, легких… мозга? Выглядел он хорошо, но наверняка сказать ничего было нельзя.

Стетоскоп подтверждал, что сердце ребенка бьется все слабее. Пейдж истово молилась, мечтая, чтобы малыш вздохнул, шли секунды, одна, другая.

Специалист покачал головой. Молчание в операционной стало еще напряженнее, когда его плечи опустились и он медленно начал убирать свое оборудование. Ребенок умер.

У Пейдж все внутри перевернулось, пока она смотрела, как нянечка завернула безжизненное тельце в полотенце и унесла.

У медсестер за их марлевыми масками повлажнели глаза. Пейдж вынуждена была зажмуриться, чтобы смахнуть слезы.

Она вернулась, чтобы проследить за длительной процедурой, необходимой, чтобы очистить брюшную полость Лиз, подавляя в себе эмоции, которые возьмут верх позднее. Сейчас главное было проследить за Лиз. Потом ей предстоит выйти и рассказать все Дэйву. Примерно через час Лиз проснется после анестезии, и Пейдж должна будет сказать ей, что ее ребенок мертв.

Пейдж судорожно глотнула, и, пока ее руки машинально заканчивали всю хирургическую процедуру, она мысленно возвращалась к первому визиту Лиз в ее кабинет восемь месяцев назад.

Лиз тогда посмотрела на Пейдж и у нее вырвалось:

– Но мне никто не говорил, что вы такая молодая!

Ее прекрасная кожа вспыхнула румянцем от понимания своей бестактности, но Пейдж привыкла к тому, что пациенты именно так комментируют ее моложавую внешность.

– На самом деле я уже на закате тридцати с лишним, так что не такая уж молодая, – пошутила она.

На самом деле ей было всего тридцать четыре, но она знала, что пациенты предпочитают верить, что она старше, чем им кажется… а имея дело со многими женщинами, которые рожают детей на излете тридцати, она научилась слегка привирать насчет своего возраста.

– Мне надоело выглядеть на восемнадцать и вести себя соответственно, – сказала она Лиз с шутливой досадой. – Но я собираюсь заняться этим, когда выдастся побольше времени.

Она выдала Лиз широкую, чуть кривую улыбку и подмигнула, что обычно подчеркивало ее очарование и уверенность в себе.

Лиз явно успокоилась.

– Мой муж и я слышали от многих наших друзей, что вы лучший акушер в Ванкувере.

Лиз хотела сказать ей комплимент, но Пейдж предпочла бы, чтобы они не слышали о ней ничего подобного. Было бы гораздо легче, если бы пациенты не ожидали от нее чудес: она делала все, что в ее силах, но сама-то она знала, что не всемогуща.

Она посмотрела на пустой стол, где еще несколько минут назад лежал мальчик Лиз.

Бог мой, в такие моменты ей кажется, что она вообще недостаточно компетентна.

Лиз и Дэйв Джексоны положились на доктора Пейдж Рандольф, что она обеспечит безопасные роды… и подарит им здорового ребенка. А она не сумела.

«Простите меня», – шептала она про себя. Но Пейдж знала, что нуждается в прощении не Лиз и Дэйва Джексонов.

Это она должна найти себе прощение.

Было уже начало десятого утра, когда она в конце концов уехала из больницы; она водила Дэйва попить кофе и изо всех сил старалась успокоить его, пока Лиз не проснется. Потом им пришлось взять на себя ужасную обязанность сообщить Лиз.

Пейдж устроила их в отдельной палате и попросила Аннетт принести им их ребенка и оставить одних на столько времени, сколько им понадобится.

Они должны были получить возможность попрощаться со своим ребенком.

Пейдж, совершенно разбитая душевно, отправилась навестить других своих пациенток, сохраняя на лице улыбку и намеренно уделяя на этот раз при обходе больше времени на болтовню, ибо в это утро ей не нужно дежурить. Ее там замещал Сэм.

Наконец, закончив все бумажные дела, она вышла из больницы и медленно зашагала к своей машине. Все еще моросил дождик, серый, пронизывающий до костей.

Она залезла в машину, захлопнула дверцу и посмотрела на себя в зеркало заднего обзора. В зеркале отражалось мрачное лицо, затравленные зеленые глаза, обведенные темными кругами, кожа, обычно нежно-кремовая, выглядела болезненно-бледной.

С подавленным стоном она уронила голову на рулевое колесо и дала волю слезам, которые сдерживала долгие часы. Рыдания сотрясали ее тело, едкий вкус кофе, который она пила утром, жег гортань. Спустя несколько минут она выпрямилась, вытерла слезы и на смену горю пришла злость.

Что с ней такое неправильное, что она не может создать в себе защитную раковину, как другие врачи? Почему каждый мертворожденный ребенок напоминает ей о том, что много лет назад случилось с ее собственным ребенком?

О Бог мой, может, ей нужно обратиться к психиатру. Но сегодня утром у нее на это нет времени, это уж точно.

Она завела мотор и выехала со стоянки, влившись в напряженное утреннее уличное движение. Времени у нее оставалось только на то, чтобы доехать до дома, принять душ, собрать вещи и спешить в аэропорт, чтобы успеть на рейс в Саскатун.

Она постаралась отогнать мысли об утренней трагедии и сосредоточиться на том, что следует взять с собой. Строгий костюм для заседаний конференции, гладкое черное шелковое платье для торжественного обеда.

Джинсы и сапоги для ранчо. Ее настроение несколько улучшилось, когда она напомнила себе, что после окончания конференции сможет провести пару дней с Тони и мальчиками.

И с Шарон, напомнила она себе. Пейдж никогда не чувствовала близость со своей невесткой, но, может, на этот раз все пройдет легче.

Она решила упаковать и тренировочный костюм для утренней пробежки. Уже больше недели ей не удавалось как следует побегать по утрам. Еще со времени учебы в медицинской школе она знала, что хорошая физическая нагрузка очень помогает снять напряжение.

Прямо перед ее машиной вывернулось такси, и она изо всех сил нажала на тормоз, чтобы не врезаться в него, ругаясь что есть мочи, когда ее машина вильнула, а тормоза взвыли, протестуя. С бьющимся сердцем она остановилась перед светофором, такси остановилось прямо перед ней.