– Слушаю вас внимательно.

– Вчера, когда вы были в доме Хоакина, он упоминал в разговоре золотые слитки Орлова, не так ли? Так мне Симпэй говорил.

– Совершенно верно, упоминал. Вам приходилось когда-нибудь слышать об этой истории?

– Приходилось. Если откровенно, я знаю гораздо больше: что во время перевозки часть золота была похищена и где-то спрятана. Я полагаю, вы об этом ничего не слышали.

Пальцы Рюмона крепко сжали трубку.

– Вы правы, это я слышу впервые.

– Исходя из фактов, которые мне удалось собрать, история с золотом действительно имела место. И почти нет сомнений в том, что Хоакин вместе с Гильермо участвовали в его похищении.

– У вас есть какие-нибудь доказательства?

– Во-первых – текст того солеа, во-вторых – реакция Хоакина на вас. Я бы сказала, все указывает на то, что искать надо в этом направлении.

Рюмон почесал затылок:

– Честно говоря, мне и самому пришла в голову та же мысль вчера, когда я разговаривал с Хоакином.

– Есть еще одно соображение. Следователь Барбонтин сказал мне, что вчера, незадолго до смерти Хоакина, был зарезан некий Жаботин, офицер КГБ, работающий в Испании, причем убит человеком, по описанию совпадающим с убийцей из ГАЛ. На месте преступления нашли мемуары отца Жаботина, в которых, по словам Барбонтина, содержится подробное описание орловской операции по перевозке золотых слитков. И, главное, в мемуарах ему встретились имена Хоакина и Гильермо. Вряд ли это случайное совпадение.

Рюмон был озадачен: как сложить из этих обрывков единую картину?

Немного подумав, он ответил:

– Может быть, вы и правы. Я сожалею о смерти Хоакина, но если мне удастся разыскать Хасинто Бенавидеса, я расспрошу его и о золоте.

Почувствовав, что кто-то вошел в комнату, Рюмон обернулся. На пороге стояла Тикако, глядя на него с напряженным выражением лица.

30

Перекусив в гостинице, они вышли на улицу.

Дождь прекратился, но свинцового цвета облака все еще висели над головой плотным слоем, готовые в любую минуту пролиться ливнем.

Кадзама Симпэй долго не мог оправиться от шока после известия о смерти Хоакина, лишь к концу обеда он несколько успокоился.

Рюмон Дзиро предложил Кадзама вернуться в Мадрид, но тот наотрез отказался. Если бы он и вернулся – Хоакина это все равно не оживит, заявил он.

Тикако, не зная, чем помочь Кадзама в его горе, хранила молчание.

С трудом удерживаясь на ногах из-за неистово бушевавшего ветра, все трое двинулись на юг по улице Доктора Флеминга.

Вскоре она уперлась в другую, названную в честь Райнера Марии Рильке. Рильке лет восемьдесят назад прожил в этом городе несколько месяцев, по этому поводу в гостинице «Рейна Виктория» стояла бронзовая статуя Рильке, а в комнате, где он когда-то жил, был устроен музей в его память.

Вскоре справа показалась арена для боя быков.

– Это самая древняя в Испании арена, – объявил Кадзама голосом экскурсовода. – Она была построена, насколько я помню, в восемнадцатом веке, и считается, что именно здесь родился современный бой быков.

Они вышли на площадь Эспанья. За ней виднелся большой каменный мост.

– А вот это – Пуэнте Нуэво.[Новый мост – примечание автора] Хоть его и называют

«новым», ему уже лет двести с лишним.

Прямо перед мостом был бар под вывеской «Ла Олива». Кадзама попросил их немного подождать и один зашел внутрь.

Рюмон и Тикако пошли к мосту.

Мост был перекинут между двумя отвесными скалами, снизу дул сильный ветер.

Держась за разъеденные от ветров и дождей поручни, они взглянули вниз. Там бушевал мутный поток. Высота была поистине головокружительная. Вода, пройдя сквозь арки, сделанные в опоре моста, под ураганным ветром взвивалась вверх, образуя что-то вроде туманной дымки.

– Ну и ну! Я видела это место на фотографиях, но даже не думала, что здесь такая высота! – прокричала Тикако.

Рюмон приставил руку к глазам, рассматривая огромные скалы вдалеке, на которых расположился ряд будто игрушечных домиков с белыми стенами.

Они вдвоем стояли некоторое время словно завороженные, наслаждаясь этим видом.

Забыв обо всем, они не заметили прихода Кадзама, который, присоединившись к ним, тоже стал разглядывать скалистый обрыв.

– Никогда не видел потока такой силы. Знаете, обычно Гуадалевин – чуть больше мирного ручейка.

– Ты закончил уже свои дела?

– Да. Трактирщик – мой старый приятель, он и Хоакина знал. Я зашел сказать ему о несчастье.

– Ты бы не торопился, поговорил с ним спокойно. Адрес Бенавидеса я уже знаю, поэтому смогу и сам его найти.

– Ничего, я к нему еще зайду. Сегодня мы решили собрать старых приятелей, поминки устроить, – проговорил Кадзама и двинулся вперед.

Они вошли в старый город и, едва успели пройти несколько сотен метров, как Кадзама остановил какой-то мужчина с маленькими усиками, стоявший перед магазином сувениров. Эти двое, очевидно, были знакомы и, пожав руки, мужчины разговорились.

На прилавке были расставлены седла, медные инструменты, литые колокольчики, пестрые одеяла и тому подобные предметы. В магазинчике торговали вовсе не сувенирами, а конной упряжью.

Рюмона заинтересовал подвешенный к потолку кнут, похожий по форме на трость. Его рукоятка была туго обтянута кожаным шнуром. Сам кнут был чрезвычайно крепким, вроде пенькового каната, который для прочности пропитали воском. Рюмон для пробы взмахнул им и с удивлением обнаружил, что кнут довольно увесист, как будто внутри него находился железный прут.

Продавец сказал:

– Это кнут для погонщиков ослов, сеньор. Купите в подарок сеньорите, вместе с колокольчиком. Я вам скидку сделаю.

Рюмон купил кнут и колокольчик на шнурке и подарил их Тикако.

– Спасибо. Останется на память.

Тикако спрятала колокольчик в сумку, а кнут взяла в руки и стала помахивать им на ходу.

На лице Кадзама заиграла улыбка.

Тикако остановилась и уставилась на него:

– Что, интересно, тут смешного?

– Если бы вы знали, из чего сделан этот кнут, – проговорил Кадзама, довольный собой, – вы бы ни за что не стали им так задорно махать.

Тикако удивилась:

– Из чего же он, по-твоему, сделан?

– Из бычьего пениса. Чтобы изготовить такой кнут, берут несколько пенисов, сушат их, а затем вытягивают и свивают вместе.

– Да ты что? – ошарашенно проговорила Тикако, глядя на кнут.

– Я слышал, что любой, даже самый упрямый осел бежит как ошпаренный, стоит его хлестнуть такой штукой. Можете попробовать хоть на Рюмоне.

Тикако покраснела и бросила в него кнут.

И тогда Кадзама рассмеялся, показывая свой серебряный зуб. Так он не смеялся уже давно.

Рюмон тоже засмеялся с чувством некоторого облегчения. Ему было тяжело смотреть на горевавшего Кадзама.

Улица Эспириту Санто, значившаяся в записке Торреса, находилась на краю старого города.

Они нашли дом, на стене которого стоял номер один, но на двери висела табличка:

«Манюэль Чавес». На всякий случай они проверили два соседних дома, но ни на одном из них имени Бенавидеса не оказалось.