На следующий год мы выпустили на волю еще троих, а еще год спустя нам сообщили, что к югу от нашей фермы образовалась пара, а другая поселилась возле реки. Еще через год эту пару заметили с выводком из пяти птенцов. С того времени всякий раз, когда нам в руки попадали выращенные в неволе совята, мы передавали их в Отдел дикой природы Общества покровительства животным, чтобы их выпустили в районе Таунтона, так как мы чувствовали, что вокруг нашей фермы совы размножаются самостоятельно и не нуждаются в посторонней помощи. С тех пор как наши первые «гадкие грифята» стали взрослыми вольными совами, прошли годы, а над усадьбой и сейчас нередко пролетают сипухи. Хочется верить, что это потомки тех, которым мы когда-то даровали свободу…

Птицы, поступающие в Общество покровительства животным, выпускаются на волю людьми, имеющими на это специальные лицензии. Эти же люди ведут наблюдение за своими бывшими питомцами и могут сказать, успешно ли они размножаются на воле. Иногда подбирают в одну группу птенцов, еще не научившихся летать. Их помещают в специальном ящике для сов, кормят, чтобы они, прежде чем впервые отправиться в полет, привыкли к окружению. Так оно обычно и происходит. Ну а если речь идет о взрослых совах, то из них составляют пары (при условии, что они — не родственники) и помещают их в сарай, а на волю выпускают только тогда, когда у них появляется потомство, которое надо кормить. Вполне естественно, родители возвращаются под ту же крышу, пока не выкормят птенцов.

При выпуске каждая сова окольцовывается, что помогает следить за успехом программы. Кто найдет мертвую или покалеченную окольцованную птицу, должен сообщить в Департамент по охране окружающей среды и назвать номер, по которому можно установить владельца и проследить судьбу птицы. Иногда с этой же целью «метят» и барсуков — только не кольцами, конечно, а татуировками. Мне рассказывали трогательную историю об одном полицейском, страстном любителе барсуков. Пострадав в дорожно-транспортном происшествии, он вынужден был уйти в отставку и перейти в автоинспекцию. Зная, что полицейские нередко встречают барсуков на обочинах, он попросил коллег сообщать ему о каждом таком случае, а если увидят мертвого барсука, то пусть посмотрят, есть ли на нем татуировка. Все это он заносил в особую тетрадь — стремился выявить места, где барсуки выходят на дорогу. Вы, конечно, понимаете, что коллеги снисходительно относились к его страсти, но бывало и по-другому…

Как-то раз глубокой ночью ему передали сообщение: полицейский заметил на дороге мертвого барсука и возвращается, чтобы рассмотреть его.

— Автоинспектор, автоинспектор! Подтверждаю наличие мертвого барсука на левой стороне шоссе А-429 примерно в 100 ярдах от кафе «Летящая утка». Как слышите? Прием, — сказал патрульный.

— 431-й, 431-й! Слышу нас хорошо. Видели ли вы татуировку на барсуке? — запрашивал «барсукоман».

Чувствуя, что разговор зашел слишком далеко, патрульный офицер ответил:

— Автоинспектор, автоинспектор! Ей-богу, старина, мне и в голову не пришло искать ее.

Настырный «фанатик барсуков» продолжал:

— 431-й, 431-й! Не будете ли вы так любезны посмотреть?

Последовал глубокий вздох, и связь прервалась. «Барсукоман» решил, что патрульный офицер отправился выполнять его просьбу. Несколько минут спустя связь возобновилась.

— Автоинспектор, автоинспектор! Я осмотрел животное, — сказал патрульный.

— 431-й, 431-й! Большое спасибо! Так была ли на нем татуировка?

— Автоинспектор, автоинспектор! Да, была.

— Боже мой! 431-й, 431-й, что это была за татуировка и на какую часть тела животного она нанесена?

— Автоинспектор, автоинспектор! Татуировка нанесена на левую заднюю ногу.

— Так какая же она?

— Автоинспектор, автоинспектор! Сердце, пронзенное стрелой, и надпись: «Люблю до гроба, Люси!» Как поняли? Прием!

Если после такой шуточки беднягу не хватил удар, так это чудо.

Ну а самца сипухи по кличке Сейдж нам принес посетитель — молодой парень по имени Питер. Содержавшаяся в неволе самка отказалась насиживать яйцо, и Питер положил его в инкубатор, где из него благополучно вылупился совенок. К сожалению, Сейдж абсолютно не приспособлен к жизни в дикой природе: он ведь жил не просто в неволе, а в городской квартире, видел только своего хозяина и, возможно, думал, что сам он такой же человек. Естественно, он не смог бы ни найти общий язык с себе подобными, ни научиться добывать себе корм на воле. Питер очень хорошо относился к нему, иногда сажал в машину и отвозил за город — пусть полетает, не век же торчать в квартире! Сейдж был до того ручной, что сидел на заднем сиденье как миленький. Куда бы его ни привезли, он чувствовал себя как дома и не боялся ни людей, ни движения. Тем не менее Питер почувствовал, что из-за работы не сможет больше уделять своему питомцу столько внимания, сколько прежде. Однажды у нас в гостях побывал отец Питера, увидел, как живут наши питомцы, и предложил сыну привезти Сейджа. Вскоре Питер появился на ферме, и после долгих дискуссий Сейдж остался с нами. Питер и сейчас навещает его от случая к случаю — прошло семь лет, а Сейдж по-прежнему узнает его свисток. Я уверена, что мы сильно недооцениваем память, которой обладают братья наши меньшие. Хотя у Сейджа есть собственный «советник», ему в нем не сидится — его цыплятами не корми, а дай пообщаться с людьми! На всяких выставках и лекциях он просто незаменим. Было немало случаев, когда люди, следовавшие за нами на машине, думали, что на заднем сиденье мы везем чучело; каково же бывало их удивление, когда выяснялось, что это живая сова, которой очень нравится кататься! Только вот беда: Сейдж превосходен в общении с людьми, но стоит к нему приблизиться другому зверю или птице — непременно нападает. Он охотно демонстрирует свою преданность, садясь вам на плечо; но если после этого вы услышите «у вас вся спина белая», не следует принимать это за неудачный розыгрыш. Теперь нам пришлось уплотнить его «совешник»: мы подселили туда целое стадо черепах. За рептилий можно не беспокоиться: у них такие панцири, что когтями их не проткнешь. Впрочем, обитатели «совешника» (а теперь уже и «черепашника») живут в нем посменно: днем Сейдж, который улетает на ночь, а ночью — черепахи, которых мы днем выпускаем в загон на прогулку.

Когда мы брали его на сельскохозяйственную выставку 1989 года в Гайд-парке, он жил в фургоне для перевозки лошадей, а для верности мы привязывали его проволочкой. Но на второй день случилась неприятная вещь — кто-то без нашего ведома отогнал фургон в сторону, чтобы пропустить другую машину. Естественно, это потревожило птицу: проволочка во время движения соскочила, а уж удрать в окошко ему ничего не стоило. Наутро я аккуратненько открываю заднюю дверь фургона, чтобы вынуть оттуда Сейджа, а его и нет! В первое мгновение меня это не встревожило — он ведь мог забиться куда-нибудь в угол, но как только я увидела пустую проволочку, я поняла, что случилось самое страшное. Мне сделалось дурно. Я подошла к ограде — нет и там, только слышала все нараставший гул движения — проносились автобусы, машины, кому какое до меня дело?! Господи, да где же он?! Он же не сможет добывать себе пищу на воле! А вдруг его подберет кто-нибудь, кто представления не имеет, как за ним ухаживать? Меня охватило чувство вины. Как же я не проверила надежность проволоки! Знала бы — ни за что не привезла бы его сюда. Слезы застилали мне глаза. Рыдая, я сообщила о случившемся Клайву и Симону; те информировали службу безопасности, и вскоре слух о происшедшем разнесся по всей выставке. Мы продолжали поиски, но на выставке не так много мест, куда он мог бы залететь (если он вообще не улетел прочь). Ох, ни за что не согласилась бы я снова пережить эти два часа! Правда, забрезжила надежда, когда офицер безопасности сообщил, что видел крупную птицу на вершине одного из шатров в половине третьего ночи, но когда он сказал, что птица полетела к реке Серпентайн, я решила, что все пропало. Я как могла пыталась продолжать шоу, но была не в состоянии сосредоточиться на том, что делаю.