Незнакомец, как давнишнему приятелю, кивнул старику, сидевшему за столом.
— Ишь сколько времени прошло, пока нам опять довелось свидеться, — сказал он. — Все ли вы в добром здравии?
— Как видите, жив, здоров, в нужную минуту на месте и, ежели на то пойдет, спуску не дам!
— Ну это мы еще увидим, это мы еще увидим, — громко смеясь, воскликнул незнакомец и заказал ожидавшему распоряжений слуге бутылку самого что ни на есть старого французского вина, какое имеется у них в погребе.
— Любезный и почтеннейший господин тайный советник!.. — робко протянул Тусман.
Но незнакомец быстро перебил его:
— Бросьте всякие чины, любезный господин Тусман. Я не тайный советник и не правитель канцелярии, а всего-навсего художник, имеющий дело с благородными металлами и драгоценными камнями, и звать меня Леонгард.
— А, так, значит, вы золотых дел мастер, ювелир, — пробормотал Тусман. Он подумал, что уже при первом взгляде на незнакомца в ярко освещенной зале должен был бы догадаться, что тот никак не может быть тайным советником, ибо носил плащ, воротник и берет старонемецкого фасона, кои у тайных советников не в ходу.
Леонгард с Тусманом подсели к старику, который встретил их кислой миной.
Леонгард усердно потчевал Тусмана, и после нескольких стаканов крепкого вина у того на бледных щеках выступил румянец; глядя в пространство и потягивая вино, он ухмылялся и добродушно посмеивался, словно воображение рисовало ему чрезвычайно приятные картины.
— Ну а теперь скажите мне без утайки, любезный господин Тусман, — начал Леонгард, — почему вы так странно вели себя, когда в окне на башне явилась невеста, и чем теперь переполнена ваша душа? Мы с вами, хотите верьте, хотите нет, давнишние друзья-приятели, а этого старичка вам стесняться нечего.
— Господи Боже мой, — воскликнул правитель канцелярии, — господи Боже мой, уважаемый господин профессор, — позвольте мне так величать вас: ведь вы, как я полагаю, очень искусный мастер, а раз так, с полным правом могли бы занять должность профессора в Академии художеств. Итак, уважаемый господин профессор, могу ли я молчать? Что на сердце, то и на языке! Знайте же. Я, как говорят, нахожусь на жениховском положении и подумываю к весеннему равноденствию обзавестись счастливой женушкой. Ну как же было не затрепетать всеми жилочками, когда вы, уважаемый господин профессор, соблаговолили показать мне счастливую невесту.
— Как, вы задумали жениться? — скрипучим хриплым голосом прервал Тусмана старик. — В ваши-то годы, да еще при такой образине, совсем как у павиана!
Тусман так обомлел от неслыханной грубости старого еврея, что не мог произнести ни слова.
— Не сердитесь на старика за резкое слово, дорогой господин Тусман, — сказал Леонгард. — Он не хотел вас обидеть, как то могло показаться. Откровенно говоря, мне тоже думается, что вы несколько поздновато решили вступить в брак, ведь, на мой взгляд, вам должно быть под пятьдесят.
— Девятого октября, в день святого Дионисия, мне исполняется сорок восемь лет, — видимо задетый за живое, перебил его Тусман.
— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Леонгард. — Но тут играет роль не только возраст. До сих пор вы вели скромную, уединенную холостяцкую жизнь. Вам не приходилось иметь дело с женским полом, вы можете оказаться в беспомощном, отчаянном положении.
— Почему в беспомощном, почему в отчаянном положении? — перебил Тусман золотых дел мастера. — Вы, любезный господин профессор, верно считаете меня очень уж легкомысленным и неразумным, ежели полагаете, будто я способен действовать вслепую, необдуманно и безрассудно. Каждый свой шаг я здраво взвешиваю и всесторонне обсуждаю; поверьте, почувствовав, что я действительно уязвлен стрелой шаловливого бога любви, которого в древности именовали Купидоном, я сосредоточил все мои помыслы на одном: как подобающим образом приготовиться к своему новому положению. Неужели тот, кому предстоит трудный экзамен, не постарается тщательно изучить весь курс наук, из которых его будут спрашивать? Так вот, уважаемый господин профессор, мой брак — экзамен, к которому я подобающим образом готовлюсь, надеясь с честью выдержать испытание. Вот взгляните, государь мой, вот книжица, с коей я не расстаюсь с той минуты, как задумал полюбить и жениться, неустанно ее штудируя, — вот взгляните и убедитесь, что я приступаю к делу основательно и рассудительно и ни в коем случае не проявлю неопытности, хотя, не скрою, до сего дня с женским полом иметь дело мне не приходилось.
С этими словами правитель канцелярии вытащил из кармана небольшую книжку, переплетенную в пергамент, и раскрыл ее на заглавном листе, на котором значилось:
«Краткое руководство, как политичностью, умом и рассудительным поведением во всяком обществе принести пользу себе и другим. Переведено с латинского сочинения господина Томазиуса[236] и весьма необходимо всем, кто почитает себя умным или хочет набраться ума, коим оно принесет немаловажную пользу. С приложением подробного оглавления. Франкфурт и Лейпциг. Издано у книгопродавца Иоганн Гроссен и сыновья, 1710».
— Заметьте, — сказал Гусман со сладкой улыбочкой, — заметьте, что наш уважаемый автор ясно говорит в параграфе шестом главы седьмой, трактующей исключительно о браке и мудрости отца семейства:
«Прежде всего мой совет: не спешите. Жениться в зрелые годы куда разумнее, ибо тогда человек уже умудрен опытом. Только развязные и коварные люди вступают в ранний брак, растрачивая тем самым свои физические и душевные силы. Мужчина в зрелых годах, конечно, не юноша, но молодость кончается только вместе с зрелыми годами».
А что касается особы, намеченной в избранницы любви и в супруги, то об этом превосходный Томазиус говорит в параграфе девятом:
«Во всем соблюдай золотую середину. Мой совет: не останавливать свой выбор ни на красавице, ни на некрасивой, ни на богатой, ни на бедной, ни на знатной, ни на худородной; выбирай себе ровню по рождению и относительно всех прочих качеств тоже предпочтительно придерживаться золотой середины».
Так я и поступил и, опять же следуя совету господина Томазиуса, изложенному в параграфе семнадцатом, с избранной мною приятной особой вступал в беседу не единожды, памятуя, что всякого легко провести, скрыв недостатки и прикинувшись добродетельной, а при частых беседах полное притворство невозможно.
— Но, любезный господин Тусман, — возразил золотых дел мастер, — мне сдается, что именно для обхождения или, как вы изволили выразиться, для бесед с дамами необходимы опыт и навык, иначе тебя обведут вокруг пальца.
— И тут меня выручает несравненный Томазиус, — ответил Тусман, — изрядно научая, как вести разумную и любезную беседу и как вставить к месту приятную шутку, особливо когда беседуешь с дамами. Однако шутливыми речами, говорит автор в главе пятой, пользоваться следует умеренно, как повару солью, а острыми словечками, как ружьем, не обращая их против других, а применяя для самозащиты, наподобие того как еж пускает в ход свои иглы. И притом разумному человеку не так за словами, сколько за выражением лица следить надлежит, ибо то, что частенько утаивают речи, выдает лицо, и зарождению симпатии либо антипатии поведение, а не слова, споспешествует.
— Я вижу, к вам никак не подступишься, — у вас на все есть ответы и отговорки. Готов побиться об заклад, что обходительностью вы вполне завоевали любовь вашей избранницы.
— Памятуя совет Томазиуса, я усердствую, — сказал Тусман, — потому что почтительное, любезное обхождение и услужливость — естественное проявление любви, кроме того, естественный способ возбудить взаимность совершенно так же, как зевотой можно заразить целое общество. Впрочем, я не захожу слишком далеко и не преувеличиваю, не забывая, как тому учит Томазиус, что женщины не ангелы и не дьяволы, а обычные люди и как по телесным, так и по душевным своим свойствам по сравнению с нами создания слабые, чем и отличествуют от мужского пола.
