Насколько существенно было влияние Герцена и Огарева на Грановского, видно также и из того, что многие идеи, которые сам Грановский позже пропагандировал в своих курсах, вполне созвучны идеям Герцена. Подчеркивая идею самобытности наций, Герцен пишет: «Чем больше, Грановский, ты взойдешь в физиологию истории, в naturwissenschaftliche Behandlung (естественнонаучное объяснение. — З. К.) ее, тем яснее сделается для тебя, что история только и отделяется от природы развитием сознания… каждый народ представляет результат… всякой всячины, условий климатологических и иных» (47, 23, 184). Мы увидим, что именно с курса 1849/50 учебного года Грановский особенно настоятельно проводит идею зависимости истории от географических, антропологических и иных материальных факторов, все более входит в то, к чему его ведет Герцен, — в «физиологию истории». Как ни важны эти письма и признания с их резкими, определенными суждениями, не следует, однако, преувеличивать степень воздействия Герцена на Грановского.

Они показывают лишь, что Герцен и Огарев содействовали тому, что в конце 40-х годов в мировоззрении Грановского обнаруживаются некоторые новые тенденции, но не более того. Ибо если Грановский и писал Герцену, что от былого его романтизма не осталось и следа, что они не разошлись бы более в понятиях, то это, конечно, сильное преувеличение. Анализ мировоззрения Грановского конца 40-х — начала 50-х годов покажет нам, что, как ни эволюционировали взгляды Грановского в ту сторону, в которую вел его Герцен, он не стал, как Герцен, материалистом в философии. Он не стал ни утопическим социалистом, ни революционным демократом, ни атеистом. Да и переписка двух друзей, как и их письма к третьим лицам, показывает, что единомыслия в вопросах общефилософских они не достигли.

Социально-политические воззрения Грановского подробно изучены в нашей литературе. Мы лишь вкратце охарактеризуем их, чтобы понять его взаимоотношения как с левым, так и с правым крылом русской общественной мысли 40—50-х годов. Противоречивость социально-политических воззрений Грановского была противоречивостью русского Просвещения в целом, и особенно в период его кризиса. Но это была и субъективно осознаваемая противоречивость ученого, обуреваемого сомнениями, разноречивыми побуждениями и соображениями, ученого, находящегося в состоянии духовного кризиса.

В чем состоял этот кризис и каков был характер того комплекса идей Грановского, который принято называть социально-политическими убеждениями, мы выясним, рассмотрев, как решал Грановский центральные проблемы этой области — отношение к народу, к революции, к русской крепостнической действительности и официальной идеологии, к проблеме будущего человечества и России.

Начнем с его отношения к народу. Основная двойственность этого отношения состояла в следующем. Констатируя расслоение народа на социальные группы, факт эксплуатации, факт борьбы угнетенных с угнетателями, Грановский становился на сторону первых, осуждая угнетателей. Он категорически заявлял о необходимости освобождения народа и превращения угнетенных в равноправных во всех отношениях граждан общества. С другой стороны, однако, народ сам по себе представлялся ему неразумной массой, действующей слепо, а потому страшной в своих самостоятельных действиях. Эти представления не являлись следствием какой-либо антипатии, аристократического пренебрежения к народной массе. Отнюдь нет! Такой взгляд опирался на исторические наблюдения того, что в условиях рабовладельчества и феодализма народные массы угнетены и что их непросвещенностью пользуются их хозяева. Поэтому, полагал Грановский, движение историй как прогресс по пути достижения справедливости должно осуществляться не самостоятельными действиями народа, а путем его просвещения, хотя ему и понятны мотивы народных действий и он вполне оправдывает их. В лекциях Грановский часто обращается к теме народа и народных движений в античности и средневековье.

Грановский был противником крепостного права, и не только как некоторой формы феодальных отношений, но и как конкретного состояния русского крестьянина (ср. 36, 135). Мы уже отмечали, что еще за границей он резко осудил мнение о том, что русским крепостным живется хорошо и что они «не чувствуют никакого желания другой участи». Вернувшись в Москву из Берлина, он расходился во мнении с теми, кто оправдывал русскую действительность (см. 8, 411; 363–365; 383).

Отчетливо видны его симпатии к пролетариату. Пристально следя за ходом революции 1848 г. во Франции, он называл «нашими» восставших парижских рабочих и ремесленников, а «угнетателями», врагами — буржуазию. 11 июля 1848 г. Грановский писал Е. Б. Чичериной: «Всякие события на Западе отзываются на нас разно. Если они хороши — мы радуемся, если у наших — поражение, мы и весь наш круг впадает в уныние. Последние события как раз не хороши, и я впал в уныние. Опять там восторжествовала картечь, угнетатели ликуют. Они думают вернуть рабочих и пролетариат в прежнее рабство. Буржуазия опять собирает силы, но угнетенные не спят. Они покрыли Париж баррикадами, и это было в полном смысле классовое восстание пролетариев…

Вторая республика была похоронена, и над ней склонились красные знамена. Верите ли, руки у меня опустились. Надежды на все рухнули. Мне тяжело, я не нахожу себе места» (10, 53)[4]. Даже биограф Грановского из числа либералов, А. В. Станкевич, пытавшийся и Грановского представить либералом, за что был подвергнут резкой критике Огаревым, Герценом, Салтыковым-Щедриным, вынужден был признать, что Грановский чрезвычайно интересовался ролью пролетариата в жизни и в социальных движениях Западной Европы XIX в., надеялся, что пролетариат в революции 1848 г. будет способствовать обновлению европейской жизни и что в революции 1848 г. «справедливость, требование истории… на стороне побежденных» (82, 217). Казалось, что Грановский готов к переходу на позиции революционного демократизма, что он на стороне не только русского крепостного, но и французского пролетариата. Но тут-то и выявляется противоречивость его социально-политической позиции: желая освобождения народных масс, улучшения условий их материальной и духовной жизни, он в то же время боялся, не понимал их. Это отчетливо видно по воспоминаниям о Т. Н. Грановском, написанным А. А. Северцевым, сперва слушателем, а затем знакомым московского профессора. Северцев, как видно из его мемуаров, входил в 1849–1850 годах в число тех студентов Московского университета, которые были проникнуты, по его словам, «красными убеждениями». Этой группе студентов лекции Грановского казались недостаточно политически заостренными, актуальными. Северцев написал возражения на лекции Грановского и ознакомил профессора с ними. «По поводу моей статейки, — вспоминал Северцев, имея в виду свои возражения, — он говорил мне, что отличительная черта новой истории есть стремление народных масс к полному и разумному участию в умственном и политическом движении» (29, л. 102). Но, признавая законность этих стремлений, Грановский не видел, как может такое участие осуществиться. Он боялся того, что движение масс разрушит цивилизацию, в то же время задумывался над тем, как избежать этой катастрофы, как сделать возможным участие масс в общественном прогрессе.

Грановский говорил Северцеву, «что как вторжение варваров сгубило древнюю цивилизацию»[5], так сгубит нашу победа пролетариев, но что она неминуема, потому что на их стороне справедливость и более свежие нравственные силы. Это убеждение его смущало, оно как будто рождало борьбу в нем. Для него развитие просвещения казалось не роскошью, а глубокой целью жизни человечества; но также правы были и права равенства, права пролетариев; и обманывать себя надеждой на примирение того, что он считал несовместимым, было не в его натуре. Я выразил надежду, что по мере своего развития наука упростится и сделается доступна массе; следовательно, пролетарии просветятся без погибели теперешней образованности. Он отвечал, что у них нет на то досуга; что в первый раз во всей истории они выступили в такой силе (речь идет о революции 1848 г. — З. К.), так единодушно и с такой определенной программой[6]. Эта задача не решается картечью, говорил он, намекая на недавнее торжество консервативной партии. Теперь же не до нашей утонченной образованности, прибавил он. Она аристократическая, требует досуга; чтобы разработать науку, надо посвятить ей всю жизнь, следовательно, жить чужими трудами: более и более эта жизнь становится невозможною. Дело идет о праве всякого забитого и одурелого от работы иметь возможность развить умственные способности не менее нас с вами: если теперешние приемы науки не дозволяют этого, теперешняя образованность не сможет жить (29, 102–102 об.). Может быть, не все мысли Грановского записаны Северцевым точно. Но сам дух их, их противоречивость, выражающаяся, с одной стороны, в стремлении защитить интересы народных масс, в признании их прав и, с другой стороны, в непонимании путей реализации этой программы, принципов построения нового, справедливого общества, проявляются отчетливо. Подобно декабристам, просветитель Грановский все-таки был «страшно далек от народа».