Литмир - Электронная Библиотека

Андрей поднялся с табуретки. В то же мгновенье, возможно, долей секунды раньше, поднялась Марина.

— Счастлив будет тот, кто найдёт вас, Марина. Или, может быть, уже нашёл?

Она постояла, глядя на него снизу вверх, сквозь сеточку разлетевшихся волос, потом надела свою полотняную шапочку:

— Идите, Андрей. Уже очень поздно. Хорошо, что мы поговорили сегодня. И мы ещё не раз будем говорить… о литературе. Погодите! Я вам скажу ещё кое-что. Год назад я прогнала глупого мальчишку в военной форме. А я была для него, наверно, той самой «надёжной душой». Я не знаю, жив ли он, но я буду его искать, хотя, может быть, я ему уже не нужна.

— Этого не может быть!

— Все может быть, Андрей. А теперь — спокойной ночи!

Когда он, крадучись, пробирался к своей койке, костыль зацепился за что-то и с грохотом упал на пол.

— Ты что бродишь? — сонно спросил Литинский.

— А! Ты не спишь? — обрадовался Андрей и сел к нему на койку.

— Разбудил, чертяка! Давай за это закурить.

— Тогда пошли из палаты!

На холодной лестничной площадке лампочка не горела, поэтому маскировочная штора была поднята. Где-то очень далеко немецкий самолёт бросил осветительную ракету.

— Бомбанут в конце концов этот госпиталь, — зевая заметил Литинский.

— Возможно.

— А что, кино завтра будет?

— Говорят, привезли.

Папироса Земскова догорела до бумаги. Разговор как будто тоже был исчерпан. Уже в коридоре Земсков спросил:

— Ты, кажется, утром упомянул о Людмиле из нашей части. Откуда ты её знаешь? — мысленно он выругал себя за этот вопрос, который хотел задать с самого утра.

— Людмила? Славная дивчина, — ответил Литинский. — Меня с ней познакомил в Сочи мой комбат, капитан Перецвет.

«Вот о ком говорил Рощин», — понял Земсков. Он спросил как можно равнодушнее:

— Что ещё за Перецвет?

— Хороший парень, только в людях не разбирается. Девушка держит себя смело, без жеманства, ну он и решил, что здесь будет блицкриг, а вышел блицкриг в полном смысле, как у Гитлера.

— Как это понять?

— Очень просто. Провозился месяц без малейшего тактического успеха. У неё, наверно, кто-то есть, а размениваться не хочет. Там ещё подвизался на правах старого знакомого адъютант генерала Назаренко, забыл, как его звать. Тоже погорел, как швед под Полтавой. Так что ты лучше не пробуй.

 

ГЛАВА X

ШАПСУГСКАЯ ГРЯЗЬ

 

1. «ЧП»

 

У капитана 3 ранга Арсеньева давно не было такого скверного настроения, как в тот день, когда произошла история с Косотрубом. Утро началось с доклада нового полкового врача: «В дивизионах и в управлении полка девять случаев инфекционной желтухи. Ещё четверо бойцов пришли с такими нарывами, что хоть в госпиталь отправляй. Не хватает медикаментов, ваты, марли». Во всем этом капитан медицинской службы, конечно, виноват не был, и тем не менее Арсеньев на него рассердился. Этот глубоко штатский человек раздражал Арсеньева всем своим видом: на спине и на животе шинель вздута безобразными пузырями, ремень болтается (придирчивый старшина смог бы раза четыре повернуть пряжку в кулаке), шапка всегда сдвинута на сторону, длинные руки не находят себе места. Подобрали доктора в гвардейскую часть!

— Плохо лечите, раз много больных! — сказал Арсеньев. Он знал, что врач день-деньской находится в дивизионах, безуспешно сражаясь за чистоту. Несколько раз приходилось даже отменять его распоряжения, когда не в меру ретивый доктор браковал обед. Правда, после этого всегда появлялось несколько больных, но не оставлять же целый дивизион голодным из-за того, что солонина посерела?

Доктора сменил командир третьего дивизиона Пономарёв.

— Моторы двух боевых машин неисправны. Ремонтировать на месте невозможно.

— Какое ваше решение? — спросил Арсеньев.

— Надо бы их отправить в мастерские опергруппы, — виновато попросил комдив.

— В Сочи? За двести пятьдесят километров? Запрещаю. Установить на ОП и стрелять по мере надобности. Передвигать на буксире. Прибудут запчасти — отремонтируем.

Отправив Пономарёва, Арсеньев пошёл в дивизион Николаева. Здесь кому-то пришло в голову использовать старый способ пополнения продовольствия — глушить взрывчаткой рыбу в реке Абин. Командира полка рассердило не только нарушение приказа, но и глупость «рыболовов». Разве не ясно, что в быстрой горной речке вода унесёт оглушённую рыбу раньше, чем она всплывёт вверх брюхом на поверхность?

«Что происходит с полком? — в сотый раз спрашивал себя Арсеньев. — Может быть, действительно нельзя было разбавлять наш Краснознамённый морской дивизион новыми людьми? Нет — можно было. Бои под Шаумяном и Гойтхом, переход первого дивизиона через Лысую гору доказывают, что боеспособность не понизилась. Трудно здесь, в Шапсугской, — голодно, грязно, холодно, но разве „кораблю в степи“ было легче? Может быть, я сам не дорос до командира полка? — думал Арсеньев. Откинув ложную скромность, он признавался себе, что и это неправда. — Неужели все дело в отсутствии Яновского?»

Частично причина была, конечно, и в этом. Никто не умел лучше Владимира Яковлевича поддержать людей в трудную минуту, а главное показать им, что даже самые незаметные дела каждого бойца — часть большого коллективного подвига подразделения, части, фронта — всего вооружённого народа. Конечно, нелегко людям, привыкшим к активным действиям, топтаться четвёртый месяц на одном месте. Наступательный порыв созрел. Идея наступления и разгрома врага выкристаллизовалась уже в сердцах, и теперь бездействие ещё больше угнетает бойцов. А тут ещё этот Дьяков, неспособный даже поговорить по-человечески с матросами и командирами.

Начальник политотдела, видимо, имел крепкие связи в Политуправлении фронта. После того как его мотострелковая бригада была разбита, полковник — командир бригады — попал под суд, а комиссар Дьяков отделался понижением. Впрочем, не такое уже это понижение — попасть со стрелковой бригады на отдельный полк РС.

Разговор с Дьяковым завершил этот неприятный день. Арсеньев собирался обедать, когда, тяжело ступая, вошёл в его землянку начальник политотдела. Он вытащил из-за борта меховой венгерки бутылку водки и молча поставил её на стол. Обедали сосредоточенно, изредка перебрасываясь короткими фразами. Арсеньев злился на себя за то, что пьёт с Дьяковым, но отказаться было неловко. Дьяков, чавкая, обсасывал баранью кость. Его серые рябые щеки заблестели от жира. После второго стакана Арсеньев помрачнел ещё больше, а Дьяков, наоборот, обрёл красноречие.

— Кто я был до войны? — разглагольствовал он. — Никто! А теперь я живу. Пусть не на бригаде, черт с ней. У нас хорошая часть, Сергей Петрович. Жить можно!

Арсеньеву было противно слушать. «Вот начнётся наступление. Тогда посмотрим, как тебе понравится!» — мысленно ответил он.

— Да, кстати, — Дьяков отодвинул от себя пустую тарелку и вытер губы тыльной стороной ладони. — Часть наша — отличная, но некоторые позорят. Разболтались, понимаешь! Отдаю в трибунал сержанта Косотруба.

— Старшину Косотруба? — Арсеньев с трудом удержался, чтобы не сказать: «Да кто же тебе это позволит?»

— Ну, старшину, — поправился Дьяков. — Сейчас это не имеет значения. Быть ему рядовым в штрафной роте. Понимаешь, кинулся на меня, двоих бойцов чуть не убил…

Слух о том, что Косотруба отдают под суд, быстро распространился в полку. Валерка отнёсся к этой близко его касающейся новости с великолепной небрежностью.

— Об чем речь? — спросил он своих взволнованных друзей. — Что вы панику наводите? Кто это позволит? Капитан третьего ранга? — он хотел сказать, что Арсеньев не позволит отдать под суд его — моряка с лидера «Ростов», прославленного разведчика.

Разговор происходил в домике, занятом полковой разведкой. Валерка сидел на старинной деревянной кровати времён Лермонтова, который, говорят, побывал в этих местах. Рядом с Косотрубом сидели его дружки Журавлёв и Иргаш. Людмиле, как гостье, предоставили единственную табуретку. Остальные примостились кто где — на ящиках, канистрах и прямо на полу, застланном плащ-палатками. Из дивизиона пришёл Шацкий. Он остался стоять у дверей и даже не расстегнул шинель.

71
{"b":"1767","o":1}