— Это подарок вам от Черноморского флота. Там гордятся вашей частью. Недавно на совещании у командующего фронтом в Лазаревской, где были представители флота, кто-то вспомнил об этих лентах, а я попросил передать их нам.

Арсеньев снова завернул дорогие для него ленточки в полотно и холстину. Только одну ленту он положил во внутренний карман своего кителя:

— Спасибо вам, товарищ генерал. Вы, наверно, даже сами не знаете, как много сделали для меня и вообще, и вот этим вашим вниманием сегодня.

Проводив генерала, Арсеньев пошёл по подразделениям. В сторонке он увидел группу бойцов, сидящих на поваленных брёвнах. Старший лейтенант Земсков объяснял им, как производить привязку огневой позиции. Земсков отложил карту, подал команду «Смирно» и пошёл навстречу командиру полка.

— Какие трудности, что мешает? — спросил Арсеньев.

Земсков доложил, что все идёт хорошо, вот только распоряжение начальника штаба о распределении бойцов бывшей дивизионной разведки по разным подразделениям кажется ему неправильным.

— Что вы предлагаете? — довольно недружелюбно спросил Арсеньев. Он не любил, когда ему жаловались. — Оставить всю вашу группу в полковой разведке, а в дивизионы не дать ничего?

— Нет, товарищ капитан третьего ранга. В дивизионах есть немало опытных разведчиков из бывших батарейных. Взять хотя бы группу Бодрова. А таких, как Косотруб, Иргаш, Журавлёв, надо, пока есть возможность, использовать всюду как инструкторов, но в бою эту группу не разрознять. Думаю, мы в полковой разведке сможем готовить разведчиков для дивизионов.

— Продолжайте занятия! — Арсеньев пошёл в штаб, где слово в слово повторил Будакову то, что сказал Земсков.

Будаков не пытался возражать. Он видел, что командир полка согласен с Земсковым. «Снова этот выскочка поставил меня в неловкое положение!» — подумал начальник штаба. Его антипатия к Земскову едва не прорвалась в неосторожных словах, но привычная манера сохранять внешность добродушного, беззлобного человека взяла верх:

— Будет выполнено, Сергей Петрович. Земсков-то — молодчина — и меня, и вас поправил. Ничего не поделаешь — для пользы службы!

Будаков не отказал себе в удовольствии распределить замечание Земскова между собой и Арсеньевым. «Пусть почувствует капитан третьего ранга, что Земсков подрывает не только мой авторитет, но и его!»

Арсеньев даже глазом не моргнул. Он вышел из штабного сарая и снова углубился в лес. В душе у него остался неприятный осадок.

По просеке шли быстрым ходом четыре боевые машины. Внезапно они круто затормозили и, одновременно развернувшись направо, подъехали к столбикам, едва заметным в траве. Слетели чехлы, заработали подъёмные механизмы. Лейтенант Баканов, наклонясь над буссолью, установленной на треноге, как обычно неторопливо, вполголоса отдавал приказания. Его слова повторяли командиры орудий.

Арсеньев стоял за деревом и смотрел. Никто не видел его. «Вот наше будущее наступление, — думал командир полка, — вчерашний командир взвода — увалень Баканов командует батареей, а Шацкий — командир огневого взвода. Эти люди сумеют и в полку поддержать честь Флага миноносца».

Командир полка следил за оживлённым внимательным лицом Баканова. Толстощёкий неповоротливый лейтенант подавал команды так чётко и уверенно, что, пожалуй, сам Арсеньев не сделал бы этого лучше. Конечно, в условном бою не трудно сохранять самообладание, но Баканов и его матросы видели уже не один десяток боев, а новички быстро приучатся в такой компании. Арсеньев и не заметил, как исчез у него в душе неприятный осадок, появившийся полчаса назад после разговора с Будаковым. Теперь ему было весело и легко. Он вышел из-за дерева и махнул Баканову:

— Продолжайте занятия!

Батарея, «отстрелявшись», покидала позицию. Арсеньев подозвал заряжающего с последней машины. Очень смуглый боец с детски-округлым лицом, покрытым первым пушком, стоял навытяжку перед командиром полка, не опуская руки, поднятой к пилотке.

— Вольно! Ваше имя и звание?

— Гвардии краснофлотец Газарян, первой батареи, первого дивизиона.

— Давно служите на флоте?

— Шестой день, товарищ капитан третьего ранга.

«А чувствует себя матросом!» — Арсеньев ещё раз осмотрел бойца с головы до ног. Кирзовые сапоги начищены настолько, насколько позволяет этот неблагодарный для чистки материал. Полинявшая, чисто выстиранная гимнастёрка аккуратно заправлена под ремень с флотской бляхой. Глаза смелые, но не нахальные. — «Каков ты ещё будешь в бою, голубчик?»

— Откуда вы прибыли в нашу часть?

— Из госпиталя, а раньше служил в противотанковом истребительном.

— Можете идти. Желаю успеха!

Краснофлотец побежал догонять свою батарею, а командир полка закурил папиросу и пошёл дальше. «Будет у нас полк под Флагом миноносца, — сказал он себе. — Настоящий полк моряков!»

Он вспомнил слова Яновского: «Даже если в части останется один моряк, даже если не останется ни одного, морские традиции будут жить, как живёт этот Флаг погибшего корабля!»

4. КАК ВАМ НРАВИТСЯ ГОРНАЯ ВОЙНА?

Сомин учёл дружеское замечание Земскова насчёт позиций автоматических пушек. Для него по-прежнему каждое слово старшего лейтенанта, имеющее отношение к службе, было приказом.

Есть в нашей армии немало командиров, приказания которых выполняются быстро и беспрекословно не только ввиду служебного подчинения, но и от того, что подчинённые всегда убеждены в полнейшей целесообразности требования командира. Так воспринимались всегда приказания Арсеньева. Подобное же отношение умел воспитать у своих подчинённых Земсков.

Оба автоматических орудия стояли на полугорье в редком кустарнике. Сомину казалось, что место выбрано неплохо. Все пространство над расположением части простреливалось, а положение на возвышенности обеспечивало прекрасный обзор. Но Сомин не учёл того, что Земсков заметил с первого взгляда: если самолёты появятся на бреющем из-за горы, они успеют обстрелять часть раньше, чем по ним откроют огонь. Сомин легко убедился в этом, наведя одно из орудий на гребень того самого ската, где находилась выбранная им позиция. Новую позицию найти было нелегко. Молодому командиру взвода пришлось походить часа полтора вокруг рощи, прежде чем он нашёл более или менее подходящее место. Это была площадка у самой дороги. Если срубить четыре дерева, то круговой обзор обеспечен.

Матросы неохотно перебазировались на новое место. Надо было снова рыть щели, строить шалаши, да ещё в придачу валить деревья.

— Командир найдёт работку, — ворчал Лавриненко, — чтоб бесплатно нам не есть казённые харчи!

Каменистый грунт поддавался плохо. Из-под кирки летели искры. Взмокшие артиллеристы закончили работу только к вечеру. Сомин сходил в штаб, доложил о перемене позиции. Через двадцать минут была наведена связь. Браться за шалаши уже не стали. Большинство бойцов разлеглось на траве в ожидании ужина. Лавриненко, несмотря на усталость, затеял с Тютькиным спор о влиянии формы луны на погоду. Остальные лениво прислушивались. Кое-кто задремал.

У солдата вырабатывается с течением времени особая способность, незнакомая большинству гражданских людей, — засыпать немедленно в любом положении, как только представляется возможность. Так организм пополняет хроническую недостачу сна.

Сомину спать не хотелось. На душе у него было очень тоскливо. Отойдя в сторону, он вынул из кармана два письма.

Совсем недавно полевая почта доставила в дивизион после полуторамесячного перерыва целую груду писем. Они скопились где-то в то время, когда дивизион действовал в донских и кубанских степях. Тогда, в неразберихе отступления, никто не получал писем, зато сейчас многие получили по два десятка сразу.

Помимо писем от родных и друзей, Сомин получил два письма, которые не могли его обрадовать. Это были его собственные письма Маринке — на московский и дачный адреса. Они возвратились с штемпелем военной цензуры и размашистой надписью «Вернуть отправителю». Почему «вернуть»? Он хотел себя уверить, что Маринки нет в Москве, но куда же могла она уехать от больной матери? Немцев от Москвы давно отогнали. Маринка, безусловно, там. Она просто отправила эти письма, не читая. Ему казалось, что страшная резолюция «Вернуть отправителю» написана её рукой. Она всегда любила зеленые чернила. Именно этими чернилами написаны на обоих письмах два слова, над разгадкой которых он мучается теперь. Откуда на почте такие? Вот Гришину, например, вернули обратно его письмо. На нем штамп: «Адресат выбыл», и число водянистыми фиолетовыми чернилами. Сомин пытался убедить себя, что почерк вовсе не Маринкин, снова в десятый раз перечитывал собственные строки, будто они могли сообщить ему нечто новое. «Дорогая моя Мариночка, светлая моя надежда! Можешь ли ты простить меня!..» Нет, не может!