Она сняла свою маленькую шляпку и вместе с перчатками положила на комод, после чего принялась расстегивать жакет.

– Я тоже умею готовить, Нилс Вулфсон, так что умереть от голода нам не грозит.

Он поджарил отбивные – мясо нашлось в холодной кладовой – на леднике. Плита была еще достаточно горячей, но Нилс предпочел ей очаг, в котором догорали красноватые уголья.

– Этой плитой совсем нетрудно пользоваться, – сказала Амелия. У них в лондонской резиденции была такая же, но пища, приготовленная в акоранской каменной печи, казалась куда вкуснее.

– На открытом огне все вкуснее, – сказал Нилс. – Грибы сумеете приготовить?

Поджарить грибы для нее труда не составило. Кроме того, в кладовой нашлась уже сваренная в мундире картошка, которую осталось лишь очистить от кожуры и нарезать.

– Настоящий пир, – с улыбкой сказала она, подсолив пищу.

За окном шумел дождь и выл ветер. На кухне горел очаг, было тепло и уютно.

– Они могут вас хватиться? – спросил Нилс.

– Мама и папа останутся во дворце до самого конца, когда бы он ни наступил. Андреас не настолько бестактен, чтобы сегодня ко мне заходить. Кроме того, он, как я говорила, занят.

Нилс дожарил мясо, и они отнесли еду в гостиную, накрыв низкий столик у камина. Нилс отправился за вином. Амелия тем временем зажгла свечи и опустила на окна тяжелые бархатные портьеры.

Когда вино было разлито по бокалам – темно-рубиновое и густое, – она отрезала кусочек и попробовала мясо.

– Вы замечательный повар.

– Спасибо. Вы меня удивили. Я не думал, что принцессы способны хоть что-то приготовить.

– Должно быть, вы знакомы со множеством принцесс.

Она сравняла счет – ну что же, говорить колкости имел право не он один.

– Скажем так, я встречал немало женщин, которые считали себя принцессами. По крайней мере требовали соответствующего к себе отношения.

– Чтобы их возвели на пьедестал?

– Что-то вроде этого.

– У нас много пьедесталов в Илиусе. Илиус – это наша столица, королевский город. Когда я была ребенком, то любила взбираться на пьедесталы, потому что сделать это было труднее, чем, скажем, влезть на дерево. Однако, как только там оказываешься, место теряет свое очарование и хочется с него быстрее спрыгнуть.

– Выходит, карабкаться наверх приятнее, чем быть наверху?

– Именно. И я полагаю, что и мужчины, которых тянет к таким женщинам, это знают. Вам бросают вызов, и это влечет. Но как только победа одержана... – Она пожала плечами и бросила на него взгляд, который не пришлось долго разгадывать.

Нилс вздохнул удовлетворенно. Он чувствовал себя на удивление легко с женщиной, которая одним взглядом была способна разжечь в нем страсть.

– У нас в Кентукки пьедесталов не водится, – сказал он, – а если бы и водились, никому бы не позволили на них влезать.

Он подвинулся к ней чуть ближе. Она вся была соткана из противоречий, его принцесса. Храбрая, но такая неуверенная в себе.

– Кроме того, – вкрадчиво добавил он, – в прошлый раз вы не показались мне побежденной.

– Разве?

Он не мог удержаться от улыбки. Столько всего стояло на кону: жизни и смерти тысяч человек, а он сидел и ухмылялся, словно идиот, и ничего не мог с собой поделать – так ему было хорошо.

– Это я, как помнится, лежал, пытаясь вспомнить, как дышать, а потом споткнулся о собственный язык.

Она была достаточно великодушной, чтобы сделать вид, будто простила ему то, что он тогда сказал. Еще один плюс. Не всякая женщина способна великодушно прощать.

– Нам надо ехать к тебе домой, – сказал он потому, что действительно считал, что им пора. Но сказать – одно, а сделать – другое. Он не мог заставить себя встать и произвести те действия, которые считал правильными, вернее, не правильными, а благоразумными.

– Да, должны, – согласилась она, но тоже не шевельнулась. Глаза их встретились. – Непременно.

Ценность такого качества, как благоразумие, сильно преувеличена. Лично он, Нилс, не помнит, чтобы оно приносило ему пользу.

Забота – дело другое. Он от всей души хотел проявить по отношению к ней всяческую заботу. То, чего он действительно хотел, что побудило его осторожно взять из ее рук бокал и привлечь ее к себе, было внезапной, непреодолимой потребностью привязать эту женщину к себе всеми возможными способами, на которые он был способен.

Покуда не наступит утро. Пока мир не проснется.

До того, как она придет в себя.

– Последний шанс, – тихо сказал он ей на ухо. – У меня есть карета. – Та самая, в которой он вез ее в ту ночь – ночь похищения. – Всего пара минут – и она будет готова.

– Только попробуй, – сказала она и подставила ему губы.

Отличной выделки лен его рубашки был таким гладким, так приятно холодил ее кожу. Она почувствовала, как волосы ее, освободившись от шпилек, упали на плечи, ласково коснулись кожи на затылке. Одежда ее, послушная его рукам, упала на пол. Но он оставался одетым, нежно, но настойчиво противостоял ее попыткам изменить положение вещей.

Теперь она стояла перед ним нагая, если не считать шелковых подвязок, не дававших упасть тонким чулкам, и румянца, покрывавшего кожу. Мерцал огонь в камине, и шумел дождь за окном, но и огонь, и дождь существовали уже отдельно от нее. Весь мир свелся к тому, кто был рядом, – его запаху, его взгляду, его ласке.

Он не стал укладывать ее, а лишь прислонил спиной к столу, за которым они ужинали, и чуть отошел, любуясь ею.

– Ты похожа на богиню, – с улыбкой сказал он.

Рука его скользнула вниз, слегка раздвинув ее бедра, он поглаживал мягкие завитки волос, увлажненных от желания.

– Афродита, – сказал он, – рожденная из волн. – Он приложил пальцы вначале к своим губам, потом к ее. – У тебя вкус моря.

И вновь она потянулась к нему, и вновь он остановил ее.

– Скоро, – сказал он и провел ладонью по ее бедру, наблюдая за ее реакцией. Чем смелее и настойчивее он ласкал ее, тем беспомощнее становилась она. И вот она откинула голову и застонала.

Наслаждение сделало ее податливой. Она словно превратилась в сосуд, наполненный наслаждением. Оно играло в ней, как молодое вино, заставляя забыть обо всем, кроме того, что происходило с ее телом, с ее ощущениями. Наслаждение нарастало, продолжало нарастать и тогда, когда он раскинул ее ноги так, что они обхватили его бедра, и быстрым движением вошел в нее. Она вскрикнула, вцепившись ему в плечи. Наслаждение было острым, настолько острым, что, казалось, прорезало ее всю насквозь. Она чувствовала, что дрожит и тает.

Но он знал, что это еще не предел. Он был еще далек от завершения начатого. Она поняла это, когда он вдруг повернул ее, наклонил над столом и вошел в нее на этот раз медленно, нарочито медленно, мучительно медленно. Амелия застонала. Ей показалось, что она не выдержит этой сладкой муки и взорвется.

– Нилс, я больше не вынесу...

– Еще как вынесешь. – В тоне его слышалось приятное удивление, чуть-чуть иронии и железная воля мужчины, который привык повелевать. Он двигался в ней с завораживающей медлительностью, доводя ее почти до неистовства. Но и тогда, когда наслаждение действительно стало почти невыносимым, она еще держалась, инстинктивно чувствуя, что лишь его воля не дает ей сорваться в пропасть и продлевает экстаз, покуда вдруг не пришла развязка, разрядка такой интенсивности, что у нее потемнело в глазах.

Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на ковре у камина. Нилс лежал рядом с ней на боку, у нее за спиной, и нежно водил рукой по ее волосам. Этот мужчина был художником, дьяволом, гением чувственности. Он был так же наг, как она, и Амелия поняла это, не видя его, лишь чувствуя телом. Но одних ощущений было мало, она должна была его видеть и потому повернулась к нему лицом. Пламя золотило его великолепное тело, напоминавшее ей те статуи, что украшали дворец в Акоре. Но он был изваян не из камня, а из плоти, теплой, живой плоти, сводившей ее с ума. Амелия закрыла глаза. На нее накатила такая истома, что даже поднять веки казалось непосильным трудом. Никакие мысли не шли в голову, и это было хорошо. Но желание – острое и жаркое, уже вновь пробудилось в ней. Он перекатился на нее, оказавшись сверху. Сделав над собой усилие, она приоткрыла затуманенные страстью глаза и встретилась с ним взглядом. В его глазах был серый сумрак. Он был красив той особенной суровой красотой, от которой захватывает дух. Глядя в его лицо, она испытывала то почти мистическое благоговение, что чувствуешь, видя заснеженные вершины далеких гор, безлюдные и непокоренные. Она хотела обнять его, но он перехватил ее запястья одной рукой и заломил ее руки за голову.