Очередную попытку я предприняла после праздников. Дома нет никакой возможности худеть. Тем более со Сташеком, сожителем мамы. Стоит оставить на тарелке не до конца обглоданную куриную косточку, и он тут же заводит проповедь о голодающем населении Северной Кореи. Когда в Сочельник я попыталась пропустить фаршированного карпа, Сташек демонстративно извлек клетчатый носовой платок размером с салфетку и утер незримую слезу.

– Ну я правда больше не могу, – объясняла я. – Я и так уже набита до ноздрей.

А он промокнул второй глаз.

– Если я проглочу еще хоть кусочек, у меня из ушей полезет. И вообще я лопну поперек шва.

Сташек указал пальцем на пустую тарелку, для странника.

– Быть может, Он не постучал в нашу дверь, потому что Ему не хватило сил дойти до нас.

– Но это вовсе не причина обжираться за Него, – вступился за меня Ирек.

– Само собой, нет. Я говорю только, что одни умирают с голоду, как девочка со спичками, а другие пренебрегают великолепным карпом. Капризничают, видите ли.

Я сдалась. Сделала три глубоких-глубоких вдоха и приняла вызов Сташека.

После Нового года я взвесилась. Четыре килограмма лишку. Нужно как можно срочней предпринимать решительные действия. Я полезла в календарь. Есть! Шестое января. На царей-волхвов. Хорошая дата. Я нашла совершенно новую диету. Ешь каждый час, благодаря этому больше сгорает, и к тому же каждый час что-то кладешь в рот. Выдержала я неделю. Никогда в жизни я не смотрела столько на часы. Едва съем сухарик – и тут же начинаю считать секунды до очередного кормления. Салат из трех помидоров и двух ложек йогурта нулевой жирности. Помидоры уже приготовлены. Чтобы чем-то занять руки, я порезала их на двадцать тонюсеньких лепесточков. Йогурт уже открыт. Еще двадцать минут. Я опустила в него чайную ложку. Даже не знаю, когда я все съела. И только в этот миг ощутила голод. Но я еще боролась. Погубили меня рогалики с вареньем.

Прошла неделя диеты. Я решила куда-нибудь выйти, чтобы не смотреть все время на холодильник или на часы. Пошла к Иоле. А она как раз испекла замечательные рогалики с вареньем. Румяные, они лежали на блюде, и я не могла отвести от них глаз. Видно, Иола это заметила, потому как пододвинула мне блюдо прямо под нос.

– Угощайся, я их напекла килограмма два.

– Я не хочу есть, – безразличным тоном ответила я, и в этот момент в животе у меня как заурчит.

– Давай я положу тебе на тарелку.

Какой аромат! Свежее масло, ваниль и благоухание розы. Ладно, отломлю только малюсенький кусочек. Сколько калорий может быть в таком кусочке? Двадцать? Ну еще один. Итого сорок. Ну еще чуть-чуть. Что, уже весь?

– Видишь, какие вкусные? – Иола положила мне следующий рогалик.

Я снова отщипнула кусочек с одного краешка. Потом с другого, потом бочок. Ладно, доем уж. Стыдно выбрасывать, когда в Африке люди умирают от голода. В Кракове, между прочим, тоже.

Хорошо Виктор пришел, и мне пришлось оставить влюбленных. Я успела сожрать четыре рогалика. 800 калорий. Восемьдесят процентов моей диеты. Я кое-как выдержала, но уже утром сожрала 300 калорий. Привет, норма превышена на 100. Ну, если уж падать, то до дна. До девяти я посетила кондитерскую, китайскую обжорку и супермаркет. А завершила все плиткой шоколада. Потом я подсчитала: в сумме 5840 ккал. М-да, диета лесоруба.

В следующие дни я набивала брюхо всем, что попадалось под руку. Смешивала не хуже, чем алхимик. Батон с пивом, квашеная капуста, политая пахтой, лапша с майонезом. От одних воспоминаний печень начинает увеличиваться. А когда спустила половину стипендии, то твердо сказала себе: пора делать третью попытку. День старта – девятнадцатое января. Для разнообразия никаких ассоциаций ни с чем. Из-за горестного состояния финансов я выбрала грушевую диету. Заготовки из груш – это все, что осталось в кухне после гастрономических излишеств последних дней. Я установила распорядок диеты. Утром полбаночки грушевого пюре. Ланч – банка компота. Обед – тарелка груш в сиропе. Полдник – снова компот. На ужин маленькая баночка грушевого мармелада, чтобы как-то подсластить жизнь. В сумме 1240 калорий. Ела я эти груши целую неделю. Поглощенная наукой и зачетами, я как-то смирялась. Двадцать шестого января я сдала последний экзамен. А на следующее утро достала шестьдесят четвертую банку грушевых заготовок. Но я даже не успела открыть ее. Меня вырвало от одного вида желто-коричневого месива, нашпигованного палочками гвоздики. И это был конец диеты. Еще до полудня я истратила все сэкономленные деньги. Легко догадаться, на что.

Меня понесло. Как раз началась сессия. Но поскольку мне удалось сдать все досрочно, я была свободна. Из дому я выходила только за продуктами или вынести мусор. В конце каникул ко мне забежала Эва.

– Боже, да ты выглядишь как жертва насилия в семье, – горестно воскликнула она, увидев меня.

Действительно, я себя немножко запустила. Жирные волосы, тренировочный костюм в пятнах, синяки под глазами и желтое лицо. Да и вокруг все выглядело не лучше. В раковине громоздится грязная посуда. Пригоревшая сковорода, плита, покрытая всем тем, что у меня убегало. А убегало много, так как все эти дни я знай жарила, пекла, варила.

– Малина, вылезай из тренировочного костюма. Даю тебе пятнадцать минут, чтобы одеться и взять самое необходимое.

– Зачем?

– Затем, что ты переселяешься ко мне.

Я заколола волосы, почистила зубы, смела в сумку что попало под руку. Эва все это время что-то писала на листке бумаги.

– Чего это ты там карябаешь?

– Регламент пребывания в моей клинике. Прочтешь по дороге. Готова? Тогда давай мне ключи. Кому-то ведь нужно будет поливать тут цветы.

В трамвае Эва вручила мне листок. Ни фига себе! Сплошные запреты.

Запрещается входить в кухню и есть в городе.

Запрещается угощаться у сердобольных подруг.

Запрещается говорить о диете и рассматривать поваренные книги.

Запрещается пересчитывать все на калории.

Запрещается есть в одиночку.

Запрещается покупать слишком тесную одежду (дескать, я же скоро похудею).

Запрещается до конца пребывания вставать на весы.

Я прожила у Эвы больше двух месяцев и только благодаря этому не вешу сейчас, как слониха.

– Ну, говори наконец, как нос, – набросилась я на нее.

– Горбинка исчезла. Когда улыбаешься, копчик носа с левой стороны чуть прогибается и ты становишься похожа на Брюса Уиллиса.

– Заливаешь!

– Да нет, правда. Но разве Брюс не симпатичный мужик? Справа нормально. Нос очень даже неплохой, прямо как по линеечке. Хотя… – засомневалась она.

– Что хотя?

– Просто я думаю, может, можно было потратить те пятьсот марок, которые прислал тебе отец, с большей пользой?

– И что?

– А сама ответь.

11.02. Сделала ли бы я это еще раз? Конечно. В течение 26 лет я была большущим мешком комплексов, и все из-за носа. Что из того, что у меня красивые глаза и белые зубы, если на первый план выступал Он. Большой, вздернутый и с горбинкой. Зимою красный, как клюв аиста. Летом залитый потом. Весной распухший от насморка и слез (по причине депрессии). Осенью мокрый от дождя и слез (по причине очередных каникул без любви). А хуже всего он смотрелся в профиль. От ночника тень от него падала на полстены. Снять его с близкого расстояния – отлично пошел бы в титры «Сирано де Бержерака».

«Что такое счастье? Это прямой нос длиной от четырех до пяти сантиметров и шириной не более дюйма» – так начинается мой дневник десятилетней давности. Сейчас я достала портновский сантиметр. Размеры в точности те. А где счастье?

12.02. Я пошла к доктору Ковалю. Нет, ничего не случилось. Просто я хотела, чтобы он взглянул. А кроме того, этот шрам посередине, небольшие утолщения у перегородки. Нельзя ли их чуточку уменьшить?

– Нет.