— Завтра вам доставят банковские документы, бумаги на дом и на собственность. Все дела в полном порядке!

— Благодарю вас.

— Благодарите королеву!

Она осталась одна и до глубокой ночи бродила по многочисленным комнатам, отыскивая запахи — то вновь матери, то брата, то отца… Их было совсем по чуть-чуть. Особенно отцовского…

Выбрала для жизни именно его комнату…

А через неделю она наняла себе женщину, в обязанности которой входило следить за домом и порядком в нем. Сама же Лизбет явилась в порт и отыскала свой причал. Она пришла к управляющему и попросила взять ее на работу.

Управляющий, глотнув из большой чашки чая с молоком, ответил, что порт — царство мужское, где бабам делать нечего!

Лизбет присела к столу управляющего и, вперившись тому прямо в глаза, сообщила, что причал принадлежит ей, урожденной Ипсвич, единственной оставшейся в роду. Если господин управляющий возьмет ее в порт простой работницей и не разгласит тайну, то и она не оставит его внакладе, сохранит за ним место с надбавкой жалованья.

Чай, отбеленный молоком, свободно стекал по подбородку портового чиновника.

— Кем же вы, мэм, э-э, желаете трудиться? — приходил в себя управляющий.

— Какие есть вакансии?

— Бухгалтером… Вернее, его помощником…

— Это не подойдет, так как у меня не имеется специального образования.

Управляющий развел руками.

— Для женского пола более работы нет. Никакой…

— А для мужского?

— А мужчины здесь все грубые и все докеры.

— Что такое докер?

— Грузчик.

— Подходит, — кивнула Лизбет. — Выйду на работу завтра, и не смейте меня отговаривать!

Уходя из конторы, Лизбет вдруг вспомнила, как читала в пансионе Толстого и Достоевского, силясь понять, что представляют собой мужчины. «Увидим», — подумала она, улыбаясь…

Управляющий глядел вслед своей хозяйке и дивился широкости ее спины и мощи ягодиц. Еще он отчаянно трусил, что ситуация может выйти из-под контроля и он лишится места, к которому привык, как к родному.

В портовом магазине Лизбет купила докерскую робу и грубые перчатки, какие видела у управляющего в кабинете.

На следующий день, в семь утра, она поднималась на борт французского судна «Аквариус». Здесь же находился управляющий и еще мужиков тридцать: все как на подбор — здоровенные, бородатые и пахучие, как кислый овечий сыр.

— Вот, — представил управляющий. — Баба…

Мужики заскалили рты, особенно здоровенный детина, лет двадцати пяти с большой родинкой на лбу. Зубы у него были словно куски сахара, кривые, белые и огромные. Ручищи, как ковши экскаватора, с въевшейся на всю жизнь портовой грязью.

— Видим, что баба! — сказал пожилой докер с волосатой грудью.

«Вот ведь, — подумала Лизбет, — волосы на груди седые».

— Так что, — замялся управляющий, — принимайте ее, так сказать, в вашу дружную компанию. На равных…

Докеры перестали смеяться.

— Ты что, унизить нас хочешь? — спросил старый.

— А в чем, в чем унижение? — трепыхался управляющий, прекрасно понимающий в чем. — Баба могучая!

Перестал улыбаться и здоровенный детина. Он сжал кулаки, и получились два огромных молота.

— Да над нами весь порт смеяться будет, — произнес меченный родинкой неожиданно высоким голосом и ударил кулаком о кулак. — Девку в докеры! — и пошел на управляющего.

— Чего ты, чего! — попятился чиновник.

А детина продолжал надвигаться на управляющего, все бил кулаком о кулак и звук тем рождал, словно молот о наковальню постукивал.

А она вдруг меж ними оказалась и спросила:

— Вы что, ударить его хотите?..

Детина отодвинул ее с легкостью, будто ребенка. Добрался до управляющего, который оказался по грудь ему ростом, и этой самой грудью, ее мышечным напряжением, толкнул чиновника в лоб.

А тот уже от ужаса бледнел и приседал на ватных ногах, мечтая упасть в обморок, дабы сгинуть в нем бессознанным от унижения и побоев.

Никто из докеров и не думал приходить на помощь управляющему, все с интересом наблюдали, чем дело кончится.

Эпизод завершила Лизбет. Неожиданно для себя она развернулась и ударила что было силы по коротко стриженному затылку детины. Грузчики не проронили и вздоха, сохраняя спокойствие. Меченый повернулся, дабы узнать, кто посмел, и тотчас получил по лицу наотмашь.

Она ощущала, что ее удары сильны, и сама тому удивлялась.

Детина оторопел от бабьего нападения, и в голове его медленно варилось что-то, близкое к дикой, первобытной темноте.

Такая злоба вдруг обнаружилась в огромном теле, стекшая частью в кулаки-молоты, такого накала ненависть в меченом разрослась, что глаза его подернулись туманной пленочкой, как у медведя, которого собачонка за пятку укусила. Он оглядел невидящим взглядом свою компанию, забыл об управляющем и сделал шаг по направлению к Лизбет.

А она опять размахнулась и двинула в звериные глаза пятью пальцами.

Детина лишь слегка уклонился, и пятерня просвистела мимо. Ее поймала клешня меченого.

Он стоял и держал руку Лизбет на изломе. Еще мгновение — и переломил бы надвое. Но торопливости в меченом не было. Он стоял и смотрел на ее некрасивое лицо, и в голове его опять медленно что-то варилось.

— Баба, — произнес детина и, отпустив руку Лизбет, неожиданно улыбнулся. Помял лицо, растирая следы удара, и, почувствовав слабую боль, захохотал высоким неприятным голосом.

Докеры тоже заулыбались, даже управляющий хмыкнул, а меченый обнял по-мужски Лизбет за плечи и вновь, сквозь хохот, проговорил:

— Баба!..

А потом ее учили работать всем коллективом: как канаты вязать, как снизу краном управлять, как мешок на спину крепить. Конечно, подсовывали что полегче. Она даже научилась ходить в грязный мужицкий сортир, от которого ее в первый раз чуть не стошнило…

А к вечеру, когда закончилась смена и вся компания притащилась в портовый паб, старый докер с волосатой грудью, прикончив третью пинту пива, кивнул на меченого, в руке которого пивная кружка казалась наперстком, и сказал между прочим:

— Парень-то — чемпион Англии по боксу среди докеров! В профессионалы зовут!

Меченый вскоре и ушел в профессионалы, а Лизбет продолжала каждое утро являться в порт и до заката солнца работала наравне с мужиками.

Вечерами она научилась пить виски и иногда напивалась, но не до беспамятства, как многие, а оставляла часть рассудка, чтобы добраться до дома и рухнуть в отцовскую постель.

Иногда ей случалось драться с пришлыми, компания на компанию, после чего докеры и вовсе перестали замечать ее принадлежность к противоположному полу. Не стесняясь Лизбет, справляли малую нужду где ни попадя…

Что такое мужики, она так и не разобралась, хотя, работая с ними бок о бок, сама иногда чувствовала себя мужиком и жалела, что рождена девицей. Считала, что мужчине легче, что ум в нем или сила — все одно что-то имеется, а в женщине лишь сложности накручены, не затрагивающие мозговые процессы. Что такое ум, она не понимала, а что есть сила, знала не наверняка.

А года через два она встретила в пабе своего Костаки и совершила свой единственный полет…

Зачем Лизбет рассказывала об этом сыну, она сама того не ведала. Но, по счастью, избитый подросток спал и сквозь сон слышал только гудение в ухе, как будто раковину морскую приложили…

Утром Роджер проснулся в своей постели с сильнейшей головной болью.

«Я — раненый, — решил он. — Ни в школу, ни к учителю музыки сегодня не пойду».

Он с трудом встал, подошел к бюро и вытащил из шкафчика коробочку, в которой лежала мертвая Марта. Шкурка ящерки потускнела, и мальчик решил поторопиться сделать намеченные дела.

Матери дома не было, и из ее зеркального столика, стоявшего в спальне, он выудил толстую пачку денег. Из нее он отсчитал триста фунтов, положил в правый карман и еще тридцать — в левый.

Выйдя на улицу, поднял руку и остановил такси, назвав улицу Мортон.

Через пятнадцать минут Роджер находился в офисе таксидермиста.