Более в жизни Илья не улыбался, в какие бы края его ни заносила судьба. Лишь изредка его желтая физиономия криво ухмылялась по случаю. Уже никогда его душа не трепетала от чувства, которое называлось «любовь», и мрамор его семени не просился более во вселенную, а загустев сначала медом, застыл со временем и камнем…

На самом деле Илья проработал в магазине № 49 сорок три года. Он забыл свой родной язык, а русскому выучился не шибко, и единственным его материальным достоянием была золотая коронка на единственном уцелевшем зубе. Тот зуб был зубом мудрости…

Что касается трудовой книжки, то ее никогда и не было, так как прописки в этом городе Илья тогда не имел, а следственно, и на работу его поначалу взяли нелегально, платя татарину по рублю в день за то, что он справно рубил рыбьи головы.

Это уже через двадцать пять лет трудовой деятельности Илье Ильясову, бессменному работнику рыбного отдела, межрайонная коммунальная комиссия выделила крошечную однокомнатную квартиру в новостройках возле самого городского предела. Дальше была лишь степь и огромная городская свалка с обитавшими на ней черными воронами, жирующими на остатках человеческих потреблений. Стая была столь огромной, что когда взлетала в небеса поголовно, то перекрывала солнце, и участковый Синичкин говорил тогда, что у нас три раза на дню солнечное затмение. Еще он говорил, что нужно вызвать представителя Книги рекордов Гиннесса и зафиксировать столь несметное количество семейства вороньих на столь небольшом пространстве…

Большая двадцатипятиэтажная башня нависла над зловонной помойкой всеми своими балконами, но ее обитатели давно не обращали внимания на гниющие испарения. Наоборот, большинство было радо такому соседству, так как имело разносторонний досуг. Кто-то промышлял на свалке старательством, а кто-то с раннего утра палил по черным воронам из пневматических винтовок…

В трехстах метрах от свалки был некогда вырыт огромный котлован, вероятный фундамент для будущей многоэтажки, но то ли финансирование затормозилось, то ли геодезическая обстановка случилась не лучшая, одним словом, строительство завершилось, так и не начавшись. Котлован залили водой, и получился как бы пруд, или как бы озеро, но так или иначе это было достопримечательностью данной местности.

В водоеме ловили рыбу, преимущественно бычков-ротанов, по теплу отважные купались в этих околосвалочных водах, а молодые женщины в большинстве своем загорали на строительном песке, ставшем с годами пляжным.

Из этой местности, названной в народе любовно Пустырками, ежедневно в течение восемнадцати лет ездил на работу татарин Илья. На дорогу он затрачивал по полтора часа в каждую сторону, и Бог его знает зачем это было ему нужно. Рыбный магазин имелся и в Пустырках, а человека с таким опытом непременно бы приветили в нем, тем более что магазин принадлежал тоже частнику, заинтересованному в квалифицированном персонале.

Если бы Илью спросили, скольким рыбам за свою жизнь он отрубил головы или вспорол брюхо, то татарин, подумавши, ответил бы, что никак не меньше чем миллиону. Тем больше он любил своего сомика, которого кормил и гладил собственной рукой, вовсе не собираясь убивать на мясо.

Можно всячески анализировать, откуда берется человеческая недоброжелательность и ненависть, но это дело столь неблагодарное, столь множественные причины рождают вышеназванные качества, что лучше отвлечь свое внимание на последствия этих качеств и поведать о том, что в субботний день, придя на работу к восьми утра, Илья Ильясов как обычно включил под прилавком свет над аквариумом и хотел было уже задать корм своему питомцу, как обнаружил сомика в необычном состоянии. Рыба не лежала привычным образом на дне, шевеля усами, а, завалившись на бок, словно зависла между дном и поверхностью.

– Ай! – сказал Илья и протянул к сомику руки.

Рыба ответила на ласку лишь слабым извивом тела и, потратив на это усилие остатки энергии, и вовсе стала заваливаться на спину.

– Ай! – повторил Илья и высунул обритую голову из-под прилавка.

В мясном отделе как ни в чем не бывало, опершись большой спиной о прилавок, плюща между зубами спичку, стояла колбасных дел мастерица и слушала радио, по которому передавали вчерашние новости, так как сегодняшних еще не наступило. Она то и дело косила глазом в сторону татарина, и тот, взволнованный самочувствием сомика, вдруг заподозрил что-то неладное, уловив в зрачке продавщицы какое-то гадкое знание о происшедшем.

Тогда Илья вышел из-за прилавка и, опустив к коленям мозолистые руки, чуть наклонясь, еще более сощуря глаза, направился в сторону мясного отдела. И было в его коротком путешествии столько решимости, и опасности в нахмуренном лбе, и так ухмылялся кривой рот, что продавщица вздрогнула от плохого предчувствия и сплюнула изжеванную спичку себе под ноги.

– Ты кудай-то, Ильясов, направился?!. – нервно спросила она, отрывая от прилавка спину. – Сейчас покупатель придет!..

Тем временем Илья добрался до мясного отдела и хотел было уже открыть в него дверку, как тут продавщица ловко щелкнула замочком и отпрянула к свисающим с потолка копченым колбасам.

– Ты чегой-то, Ильясов?! – уже нервно вопрошала продавщица.

А когда увидела, как узловатые пальцы татарина запросто отпирают ее замочек, она и вовсе побледнела от страха.

Илья вплотную подошел к ней и, наклонясь к дергающемуся от ужаса уху, спросил:

– Ты что с мой рыба сделал? А?..

От теплого инородного дыхания ей почти стало дурно.

– Что вы, Илья Ильич! – запищала она по отчеству, которого никогда ранее не произносила, да и другим было отчество, но надо было проявить подобострастие и подчинение, чтобы не дай Бог чего не вышло. – Что вы, Илья Ильич! Разве я могла!.. Вашего карпика… Сомика… Это вовсе не я… Да я вреда живому существу, да никогда!..

Она верещала, а тем временем наступательный порыв Ильи вдруг улетучился, и он уже менее страшным голосом спросил:

– Кто рыба мой испортил?

– Так известно кто! – воспрянула духом колбасница. – Кто у нас живодер? А живодер у нас – грузчик Петров! Уж стольких собак на живодерку свел по десятке!.. И не сосчитать! Собачки бедные!.. А голубей по подворотням ловит на нитку и головы им скручивает!.. А что ему рыба!..

Она уже интуитивно чувствовала, что опасность миновала, и своей болтовней старалась отодвинуть ее еще дальше, в подсобку грузчиков, а потому поведала в подробностях, что Петров вытащил сомика из аквариума и, вознеся того над головой, затем трахнул им со всей силой об пол. Вот сомика сотрясение и прибило!

Илья лишь тяжело вздохнул после таких слов, развернулся и поплелся к своему прилавку.

– Убить его мало! – бросила вдогонку продавщица и, когда Ильясов обернулся, уточнила: – Грузчика Петрова, я имею в виду.

Татарин Илья вновь наклонился к аквариуму и, засунув в него руку, поднес средний палец ко рту сомика. Тот было потянулся губами к желтому ногтю, но что-то произошло с его телом, оно вдруг резко выгнулось, стало прямым и твердым, как бревно, дернуло хвостом, задрожало мелко-мелко, затем опять выгнулось, и рыба, посмотрев в последний раз на хозяина, сдохла.

– Эх, – только и прошептал Илья.

Он еще некоторое время по инерции гладил мертвого сомика и, сидя на корточках, ни о чем не думал. Он не вынашивал плана мести грузчику Петрову, не размышлял, за что убили сомика, лишь какая-то глухая тоска посасывала его душу, как еще недавно сомик посасывал палец татарина.

Он не помнил, как отработал день, сколько отпустил товару и ходил ли на обеденный перерыв. Позже, после рабочего дня, колбасница рассказывала, что старый татарин весь день нещадно рубил рыбам головы, причем даже если его о том не просили. А физиономия его, желтая и узкоглазая, при этом была вся в нечеловеческой улыбке.

– А тебе, Петров, – пророчила продавщица, – тебе, Петров, ноги вырвут сегодня! А может, завтра!

– Так я и испугался! – хорохорился грузчик, хотя его ноги были похожи на карандашики, грудь запала еще в далеком рахитичном детстве, а неуемная тяга к спиртному заставляла ежедневно сгружать всяческий товар, дабы заработать себе на бутыль крепкого. – Мы татаров триста лет назад!.. – и Петров потряс сухоньким кулачком.