Почему он мне припомнился? Ах да, ножка перекошенной тахты стучала об пол совсем как лежак по гальке, и жарко стало почти как на пляже… Там, в Лутраках, мы после соитий частенько нагишом бросались в море – плавали, ныряли, брызгались, хохотали, и всякий раз я расточительно смывала в соленых волнах семя любимого мужчины. Нет бы беречь как драгоценность, и тоже забеременеть, и поставить Серого Волка перед фактом, перед неопровержимым доказательством своей любви… Но кто мог заподозрить кудрявого мачо в чадолюбии? Кто бы знал, что этот неутомимый искатель приключений, охотник за удачей отнесется к отцовству с энтузиазмом? У Валерки, к примеру, при слове «дети» напрочь пропадала эрекция… Какая ирония судьбы!

– Дура, – негромко, заискивающе позвал меня Азиз. Он добровольно забился в клетку и нахохлился, вжав голову. Не такое уж безмозглое создание, раз осознает свою вину.

– Ладно, на первый раз прощаю, спи спокойно. – Я накрыла попугайский домик мокрым от соплей крепдешином.

– Катрин, так ты поможешь мне? – приблизился сзади Сергей.

– Зачем ты спрашиваешь, любимый? Конечно помогу. – Во мне яркой искрой воспламенилась надежда.

– Пойдем сядем, я тебе объясню, что нужно сделать.

Он опять притянул меня за талию. Нет, это просто невозможно, я больше не способна отдаваться… Выскользнув из обруча рук, подошла к зеркалу, чтобы поправить разрушенную прическу. Вид был ужасающе неприглядный – мало того что веки заплыли от слез, так еще и царапины покраснели, покрылись коростами запекшейся крови, и щека вспухла как от флюса.

– Уф-ф, – вздохнула я огорченно, – как в таком виде появляться на работе? И не ходить нельзя, на утро целых три показа назначено…

– Три показа? Манекенщицей, что ли, заделалась, Катрин? – Серый критически осмотрел мой стан, сдобренный жирком и целлюлитом, шлепнул по мягкому месту. – Моя ты пампушечка!

– Не угадал. Риелтором я заделалась, квартиры клиентами показываю. А что тебя так удивляет? Мне же надо было устраивать свою жизнь, решать жилищные проблемы. – Я накинула халат, оскорбившись на нелестное определение, и буркнула: – Сам ты пампушечка! Пампушек не видел? Так вспомни жену Панайотиса!

– Зачем я буду вспоминать чью-то чужую жену, когда ты рядом?.. Не злись, Катрин, работай ты кем угодно, мне без разницы. Только завтра на службу не ходи, пошли своих клиентов.

– Ага, сейчас!

– Катенька, я тебя очень прошу. Выручай. Я возмещу убытки… Ну пожалуйста!

– Сережечка, перестань. Ты же знаешь, я для тебя… Я для тебя что угодно! Каштаны из огня!.. Луну с неба!

– Радость моя, умница!

Сама не заметила, как очутилась на коленях у Сереги, заботливо укутавшего мои озябшие плечи старой кофтой, свисавшей со спинки стула, и дополнительно обогревавшего объятиями. Он гладил мои волосы, преданно заглядывая в глаза. Любовался пронзительной, как волны, синевой моих очей. И, ответно засмотревшись в его глаза, я простонала:

– Люби-и-имый.

– Съезди с утра к Ляльке, ладно? Она там наверняка с ума сходит, на стены лезет – волнуется из-за того, что меня дома нет. Ляля у меня такая слабенькая, робкая, беспомощная…

– Волков, ты спятил?! Как ты вообще смеешь мне такое предлагать? Бред! Чушь! Нет, это просто потрясающая наглость – считать, что я – Я! – должна навещать эту крольчиху Ляльку. Жену моего любовника!

– А что такого?

Сорвавшись с его колен, я пролетела по комнате грозной шаровой молнией и нечаянно наступила в Азизовы какашки. Поскользнулась и шлепнулась. Грохоту было, будто свалился шифоньер, и в глазах потемнело не столько от боли, сколько от обиды.

– Зачем ты только свалился на мою голову? Какого дьявола?! За что ты мучаешь меня?.. Всегда от тебя одни неприятности!.. Сам вали к своей долбаной жене, убирайся немедленно! Оставь меня в покое!

Я на одной ноге поскакала к ванной комнате, на пороге которой кофта соскользнула с плеч, и, запутавшись в ней, чуть не упала вторично. Подоспевший Серега поднял меня на руки и поставил в ванну.

– Ты права, Катрин, неприятности имеются, но они вполне поправимы, – спокойно увещевал он, игнорируя мое протестующее фырканье.

Пустил воду, наклонился, хорошенько намылил мою ступню, после чего принялся лобзать бедро – самую чувствительную, внутреннюю его сторону. Я оттолкнула бедоносца: «Отстань!» Разумеется, он не послушался – аккуратно просушил ногу полотенцем и на руках донес меня до тахты. Кротко, аки агнец, поинтересовался:

– Солнышко, где взять тряпку, чтобы убрать дерьмо за твоим любимым шнобелястым вороном?

– Оставь в покое ворона! Нашел мишень для издевок, тоже мне… Тряпка в тазу под ванной… Не поеду я ни к какой Ляльке, ни за что не поеду! Даже не надейся!

Сережка не возражал, ползал по ковру, тщательно оттирая Азизовы метки. Вскоре и мне надоело впустую надрываться. Замолчала, легла, отвернувшись к стене, тем самым давая понять Волкову, что не желаю с ним знаться. Как ни крутилась, стараясь поудобней устроиться, успокоиться не удавалось. Женатый любовник сидел на краешке тахты, застыв, как эмблема смирения и печали.

– Так и будешь до утра сидеть? – не выдержала я. – Или все же поедешь домой?

– Кать, я все понимаю, тебе неприятно, но сама подумай: к кому я еще могу обратиться в сложившейся ситуации? Не могу я сам ехать, возле дома меня наверняка поджидают… двое с носилками и один с топором. Или с автоматом, револьвером, тротиловой шашкой…

– Угу, скажи еще, специально для тебя весь арсенал Сибирского военного округа, танки и гранатометы подогнали!

– Эх ты… С засранным попугаем носишься как с писаной торбой, а маленькие, беззащитные дети… пусть пропадают, да?!

– Нет, пусть живут. Но почему я должна из-за тебя рисковать, ложиться под пули, утешать Ляльку, закрывать грудью твоих детей? С какого такого перепуга? За то, что ты меня кинул, поматросил и бросил, да? Даже не попрощался по-человечески, не подумал объясниться, – залилась я горькими слезами. – Не вспомнил!

– Я вспоминал, вернее, я тебя, Катрин, никогда не забывал. Но Лялька… Куда ее было девать? «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу» – вот так она передвигалась! Сама тоненькая, живот огромный… Ляле постоянно нездоровилось – то токсикоз донимал, то нефропатия обострялась. Почки отказывали, понимаешь? Она и рожала-то под капельницами, на ее вены нельзя было смотреть без содрогания – не руки, а сплошные синяки.

– Ах-ах, какая бедняжечка!

– Не прикидывайся бессердечной, старуха.

– Ты опять?!

– Что опять?

– Опять обзываешь меня старухой?

– Извини, Катечка. Честно, ты в моей памяти запечатлелась солнышком, виноградной лозой, апельсиновым деревцем…

– Кончай врать!

– Я не вру: ты – моя апельсинка, моя рыбка, мое золотко. Богиня!.. А Лялька – что? Она была такая жалкая, бледная, измученная. Никому, кроме меня, не нужная девочка. Она бы погибла…

– И имя-то у нее идиотское!

– Имя самое обыкновенное – Ольга. Это я называю ее Лялей, потому что она как куколка – юная, тоненькая, глазки наивные, волосы белые.

– У-у, так ты, оказывается, любитель блондинок!.. Что же сразу не признался? Я бы, может, тоже обесцветилась. Чего уж проще… Ничто так не красит женщину, как перекись водорода!

– Моя Лялька – натуральная блондинка, – с гордостью заверил Серый Волк.

Азиз под крепдешиновой шалью завозился, разбуженный нашей ожесточенной перепалкой, и вдруг огласил комнату сдавленным ворчаньем: «Ля-ялька, Ля-я-ялька». В точности скопировал мою неприязненную интонацию!

– Вот именно! Заколебал ты уже нас со своей Лялькой!

– Способный парнишка, – улыбнулся Сергей.

– Невелики способности: если миллион раз повторить, самый тупой запомнит. А ты всю ночь только тем и занимаешься, что расхваливаешь супругу, эту чертову Ляльку. Всю плешь проел моему попугайчику!

– Не преувеличивай. – Он запустил лапу под одеяло.

Я отодвинулась, приложила руку к щеке – царапина под коростой неприятно пульсировала. И в сердце мне словно кол всадили. Подумалось, что Лялька – бледная незабудка, которую глупый, неразборчивый волчина предпочел изысканному фиолетовому ирису. Кич, подделку принял за произведение искусства. Но почему же я-то такая неудачница?! От жалости к себе начала икать. Серый принес с кухни стакан воды, заставил меня напиться, но приставать с объятиями и утешениями больше не стал, перешел ближе к делу.