Ах, как он был прав, ее папа!.. Как большие и сильные мужчины любят маленьких изящных женщин!

Уже на третьем курсе у Сашеньки случился роман с деканом факультета, и она, наконец, рассталась с девственностью, а губы так нацеловывались досыта, что частенько отдавали синевой.

Затем был великий музыкант-альтист с лицом демона, с гривой вороного коня и всеми мыслимыми наградами от всех стран и правительств. Он играл ей столь волшебно, что она с ума сходила от восторженных чувств, сама становилась драгоценным инструментом по ночам, а он столь же волшебно играл на ее теле, как и на альте… Потом он ушел из ее жизни к еще более юной скрипачке, но как-то очень трепетно отнесся, расставаясь. Нашел такие слова, что не ранили души, а лишь томления в ней оставили.

Потом никого не было, если не считать мимолетных связей. Она твердо решила, что должна очень сильно полюбить, чтобы лечь с мужчиной в постель надолго.

И тут на мужиков словно осатанение нашло. Казалось, что полмира стучит в закрытую дверь. Но Сашенька уже специализировалась на психиатрии и знала эффект закрытой двери, особенно, когда та заперта надолго. Сделала даже эксперимент, позволила одному состоятельному «selfmade’у» по имени Зурик совсем чуть-чуть, маленькое удовольствие, а потом будто отрезала, словно ничего и не было. Поступила по-мужски. Что стало с этим «selfmade’ом»!.. И цветы грузовиками Зурик подгонял, и кольцо с огромным камнем дарил. Предлагал ехать в Венецию или поселиться в убогой русской деревушке навеки! Все готов был кинуть к ее ногам щедрый кавказец, а она мило отказывалась, даже перешла на «вы», когда влюбленный выкатил ей новенький автомобильчик, ценой в три ее жизненных зарплаты… Наконец, мужик сдался, купил модельное агентство и нырнул в это одно большое, холодное лоно с головой…

Заканчивая институт, Сашенька была уверена, что такая неуемная страсть мужская к миниатюрным женщинам есть не что иное, как латентная педофилия, но в этом ее почти разубедил давний друг декан, имеющий по психиатрии степень и уже приличную лысину на голове.

— Просто мужчинам подсознательно кажется, что от вас, маленьких птичек, меньше бед, чем от больших. Что вас защищать нужно!.. На самом же деле наоборот, маленькая красивая женщина самое упертое, часто жестокое, редко нуждающееся в защите существо!

— Вы меня имеете в виду?

Декан только хмыкнул.

— Любишь меня? — спросила Сашенька.

— Люблю, — признался декан и вдруг бросился на колени перед ученицей, стал истово руки ей целовать, просить, чтобы она тотчас женой его стала, полились слезы.

Прав был декан.

Она высвободила руки, скупо погладила стареющего педагога по голове, встала и вышла из кабинета. Навсегда…

6

Сашенька заглянула лысому в глаза и была потрясена. Еще никогда ей не приходилось видеть таких глаз. Не в красоте очей было дело, а в их цвете. В больших, широко расставленных глазницах, в слегка желтоватом белке, словно плавали две иссиня-черные вишни, с еле заметным розовым ободком вокруг зрачков. Глаза смотрели на Сашеньку с такой невыразимой печалью, перемешанной с тоской, что у нее зашлось сердце, но она глубоко вздохнула и взяла себя в руки.

Лысый смотрел докторице навстречу. Его темная вишня словно падала в небесную лазурь Сашенькиных глаз, омрачая свежесть ее души непонятной печалью.

Нет, так нельзя, окончательно решила Сашенька и твердо превратилась в профессионала. Ее тоненькие пальчики ловко открыли габаритный чемоданчик, она велела помощникам усадить пострадавшего в «скорую», и, к удивлению санитара и фельдшера, коммунальщик послушался, шагнул в «мерседес». Мышцы его тела были расслаблены.

Однако, от него запах, как от мусорного бака, подумала Сашенька, накрутила на металлический стержень ваты и, обработав рану перекисью водорода, поинтересовалась:

— Кто ж это вам ухо оттяпал?

Она вовсе не ждала ответа, но внезапно лысый тоненько завыл.

— Больно? — спросила Сашенька, подняла глаза, ресничка к ресничке, и опять наткнулась взглядом на густую печаль, льющуюся из бездонных зрачков увечного.

— Потерпите, пожалуйста, — попросила она, совершенно понимая, что пациент страдает вовсе не от физической боли… «Кажется, мой случай, — подумала. — Добьюсь, чтобы в Алексеевскую направили». Именно там она практиковала психиатрию, в бывшей Кащенко.

Завыла вторая «скорая помощь».

— Опять напутали! — нахмурилась докторица.

— Не, — помотал головой фельдшер, готовя повязку. — Это к ментам, у них там огнестрел.

— То ли в мента кто-то стрельнул, — добавил санитар, приплясывающий от безделья. — То ли мент сам себя…

— Так какого лешего вы стоите! — возмутилась Сашенька. — А если у него артерия бедренная задета?

— Они сами нас не подпускают, — обиженно ответил санитар. — Да там ранение легкое…

Вторая «скорая» продралась сквозь кусты, за ней надрывался сиреной милицейский газик, из которого почти на ходу вывалился толстый старшина, без верхней одежды, но зато в форменной шапке с опущенными ушами.

Старшина уселся рядом с раненым Душко, о чем-то коротко спросил, чем-то так же шустро напутствовал, тут появились санитары, скоренько погрузили рядового на носилки, и в машину.

Толстый старшина, вооруженный автоматом раненого мента и пистолетом Хренина, сноровисто запрыгнул обратно в газик, втянул в него тупо моргающего Хренина и покатил вслед за «03». На секунду милицейский автомобиль притормозил возле первой «скорой», старшина высунул из окна красное лицо и грубо спросил:

— Фамилия?!

— Чья? — уточнила Сашенька.

— Твоя, — рявкнул краснолицый. — И этого идиота!

Ой, как Сашенька не любила хамства. Особенно мужского. Чем хамливее был индивидуум, тем спокойней становилась она. Вот и сейчас Сашенька лишь коротко посмотрела на толстяка, продолжила свое занятие по обработке уха и еле слышно ответила:

— Номера машины запишите, по ним все узнаете.

Старшина даже поперхнулся от такой наглости, словно в рот насекомое влетело.

— И старайтесь обращаться к незнакомым людям на «вы», — добавила Сашенька.

У старшины изо рта пошел пар, и он, давясь от ярости, стал бордовым, как планета Марс. Даже ушанку снял.

— Да я тебя, козявка!.. Я при исполнении… Сопротивление властям!..

Более он ничего не мог добавить, хватал воздух в безмолвной злобе, как рыба на берегу.

Да, что же это такое, взорвалось в мозгу старшины. Вчера какая-то крыса загрызла любимого жениного пуделя Пинцета, а сегодня какая-то шлюшка…

— Я тоже при исполнении, — Сашенька заклеила рану лысого пластырем, велела санитару закрывать дверь и не спеша собрала чемоданчик. — А вы так не напрягайтесь, не дай Бог, инсульт. Такая власть, как вы, должна в спецпоселениях руководить, а не в столице нашей Родины.

Она велела водителю трогать и сквозь стекло мило улыбнулась старшине, показала остренький язычок и уехала в уверенности, что у краснолицего верхнее давление подскочило до двухсот.

Новенький «мерседес» мгновенно набрал скорость, пока «козел» лишь совмещал сцепление с газом. Старшина на нервной почве выпустил зловонные газы и ткнул в скривившуюся от такого сюрприза в атмосфере физиономию Хренина кулаком. Постовой взвизгнул, скорее от неожиданности, чем от боли. Толстый мент испытал удовлетворение, и давление пошло вниз…

Диспетчер велел Сашеньке ехать в институт Склифосовского, а она не унималась и все говорила, что рана не опасная, просто сосудик лопнул, что отгороженный от нее пострадавший — клиент психиатрии, а не хирургии. Он не говорит, полностью растерян и, кажется, склонен к буйству.

— А если у него сотрясение, или еще хуже — гематома в мозгу?

— Нет же! — упиралась Сашенька. — Я уверена!

— Под вашу ответственность! Кстати, а вы там ухо не искали? В «Склифе» бы пришили…

Сашенька отключила рацию, и на великолепную кожу ее лица нахлынуло столько румянца стыда, что можно было окрасить все тепличные помидоры Подмосковья. Она поняла, что попросту забыла о такой простой вещи. Докторица отодвинула перегородку, хотела было высадить санитара, чтобы ухо искал, но неожиданно лицом к лицу столкнулась с лысым. Он глядел на нее так же печально, как и ранее, у Сашеньки вновь стало нехорошо на душе. Она, не выдержав взгляда, отвела глаза, как вдруг услышала тоненькое: