© Barbara Cartland, 1970

– Хватит! Такое положение невыносимо! Терпеть это больше нельзя!

Князь Меттерних в сердцах стукнул кулаком по столу. Письменный прибор рядом с местом, по которому пришелся сей выразительный жест, жалобно звякнул в ответ золотой крышкой чернильницы.

– Но ты ведь заранее знал, что с императором Александром непременно возникнут сложности, дорогой, – негромко и вкрадчиво напомнила князю его супруга, сидя в кресле подле стола. Концы подлокотников кресла были украшены головками сфинксов – эти египетские мотивы были в то время очень модны, особенно после публикации книги барона Денона, археолога и гравера, «Путешествие по Нижнему и Верхнему Египту». Княгиня с удовольствием прочитала эти записки и каждый раз, сидя в кресле, невольно вспоминала мелочи и детали повествования. Но сейчас разговор с мужем поглотил все ее мысли и чувства.

– Да, да, знаю, знаю, все так… – мрачнея лицом, отвечал княгине супруг. – Но я не думал, что все зайдет так далеко! Этот человек… он… он… его весьма условно можно считать нормальным! Он…

Князь запнулся, подыскивая нужное слово.

– Сумасшедший? – с готовностью подсказала княгиня, подавшись вперед.

– Нет, не совсем так. – Меттерних зашагал по комнате, упрямо выставив перед собой породистую, узнаваемую в любой точке мира голову: завитки волос над открытым лбом, крупные черты лица – жестко очерченный рот, прямой нос – красив, безусловно, красив строгой мужской красотой без капли слащавости. Такая ходьба князя и этот наклон головы свидетельствовали о состоянии его глубокого, тягостного раздумья. – Мне трудно объяснить, что именно я нахожу отклонением от нормы в… этом человеке. Видишь ли, иногда мне кажется, что в нем не одна, как у всех, а сразу две личности, мало знакомых одна с другой.

– Ах, как неожиданно то, что ты говоришь, Клеменс! – с жаром откликнулась княгиня, разворачиваясь к мужу всем корпусом, насколько ей позволяла спинка кресла и подлокотники. – Видишь ли, мы только вчера обсуждали такую возможность, и княгиня Лихтенштейн, вообрази, объявила, что наши профессора медицины как раз работают над теорией раздвоения личности, когда в человеке одновременно уживаются и бог, и дьявол.

– Тогда русский царь должен стать первым из их пациентов! – не желая, как видно, сегодня стеснять себя привычными рамками дипломатической сдержанности, рубанул Меттерних. – С одной стороны, он мнит себя незыблемым повелителем мира, главной силой в Европе и в то же самое время милосердным христианином, несущим свободу и добрую волю всему человечеству.

Княгиня прерывисто вздохнула и потупила взор. В голосе ее супруга отчетливо слышалось раздражение. Она знала, что не нужна князю как собеседница в этом разговоре. Как заведено, муж будет развивать перед ней свои мысли, идеи, теории, оттачивая их в монологе – нередко бурном, в котором эмоции полностью захлестнут внешне сдержанного и обходительного дипломата. Впрочем, ей очень, очень нравилось его слушать.

Меттерних вошел в высшие слои венского общества благодаря браку с сидящей сейчас перед ним Марией Элеонорой Кауниц, внучкой и наследницей канцлера Австрии графа Венцеля фон Кауница. В октябре 1809 года он занял пост министра иностранных дел – должность, сулящую много рискованных и опасных хлопот, но Меттерних с ними успешно справлялся. Он был убежден, что Австрию может спасти лишь покорность Наполеону. Именно поэтому он устроил брак Габсбургской принцессы Марии Луизы и французского императора, ради которого тот вынужден был отдалить от себя свою ненаглядную креолку, которую он называл Жозефиной. Та в отместку обрызгала все покои своими тяжелыми экзотическими духами, которые так любила сама и которые так не любил Наполеон за их стойкость и удушливый аромат – они не выветривались: протест истинной женщины! Она, пожалуй, была музой всех его блестящих побед – умная, непостижимым женским чутьем определявшая, какой шаг должен сделать ее возлюбленный. После женитьбы на Марии Луизе удача изменила Наполеону, но, когда в 1812 году Наполеон готовил вторжение в Россию, Меттерних вел переговоры о союзе с Францией… Весной 1813 года, уже после проигранной Бонапартом войны, Меттерних предложил посредничество державам-антагонистам, однако Наполеон отверг его условия, и Австрия быстро и благоразумно присоединилась к антифранцузской коалиции. Меттерних же при этом испытывал личное удовлетворение. В юные годы он успел стать свидетелем событий Французский революции, которые оставили в его восприятии неизгладимый след. Родители немедленно отозвали его из Франции и отправили в Майнц. Но и туда пришла французская армия, а затем были конфискованы владения семьи Меттерниха, расположенные на левом берегу Рейна. Позднее французы вторглись и в Нидерланды. Тогда-то семья и перебралась в Вену, для чего отец Клеменса вынужден был оставить службу в Брюсселе. Так что присоединение Австрии к антифранцузским силам тешило в эти дни князю душу.

В целом же год назад дело кончилось тем, что союзные войска взяли Париж, а Наполеон был сослан на остров Эльбу. После этого, разумеется, наступило самое время заняться европейским переустройством! Именно об этом и болела теперь голова Меттерниха, пока крутились тайные винтики организованного им Венского конгресса, где все норовили урвать свой кусок пирога, а Меттерних зорко и пристрастно следил за тем, чтобы этот кусок не оказался самым лакомым. Самый лакомый край, по его мнению, пытался откусить русский царь Александр I.

– И это еще не все, – продолжал возмущаться князь. – Александр так настаивает на своих предложениях, что грозит тем самым вовсе сорвать конгресс! Как тебе известно, предполагалось, что государи будут развлекаться, а вся реальная работа ляжет на их полномочных представителей. Но русский царь одержим намерением сокрушить эту договоренность и требует личных переговоров со мной и с этим ирландцем, с Каслри. А несчастный граф Нессельроде при Александре даже не знает, что происходит в течение дня! Дело для министра немыслимое! То есть русский царь оттирает политическую фигуру графа и рвется сам решать все вопросы с министрами иностранных дел. А мне бы больше подошел Нессельроде для этого, как и предписано протоколом…

– Понимаю, как это раздражает тебя, мой дорогой, – осторожно подала голос княгиня, формально поддерживая диалог.

– Раздражает? – гневно вскинулся князь, и голос его наполнился отзвуком мятежа. – Это возмутительно! Надо найти на него узду! Нужно что-нибудь предпринять, немедленно, но только что?

В отчаянье он раскинул руки и прижался спиной к створке окна.

Глядя на мужа, окруженного, словно аурой, светом неяркого зимнего солнца, княгиня Меттерних подумала – как и каждый божий день после их свадьбы, – что ее супруг, вне всякого сомнения, самый красивый мужчина, какого она когда-либо встречала в жизни.

Нельзя сказать, что черты лица князя отличались классической красотой, скорее их можно было назвать аристократическими, отражающими его сильный характер и яркую индивидуальность. Добавьте сюда необыкновенный блеск больших голубых глаз, искушающий изгиб чувственных губ, и вы получите точный и характерный портрет, который останется легко узнаваемым даже на самой нелестной карикатуре.

«Перед мужчиной с таким лицом не устоит ни одна женщина… И он это отлично сознает», – неожиданно для себя подумала княгиня, и сердце ее упало.

– Что можно сделать? Что? – вопрошал князь, продолжая смотреть в одну точку перед собой. – Если ничего не предпринять, конгресс провалится. И так уже вовсю гуляет острота: «Конгресс танцует, стоя на месте», а за моей спиной, где бы я ни появился, тихонько и злобно хихикают. Злопыхатели в открытую предрекают, что конгресс станет самой сокрушительной неудачей в моей карьере, и они будут правы – да, да, правы, Элеонора, если только каким-то чудом я не смогу воспрепятствовать царю все сорвать.