Воскресенье – день чудесный. Выходной, а потому машин на дорогах – самая малость! Они домчались до Грауэрмана минут за десять. Она дольше шла от проезжей части до входа. Чармен улыбался, крепко держал Юльку за руку, ведя к дому, где детей на свет производят.

– Нету на вас карточки! – сообщили в регистратуре.

– Как нет? – удивилась она, ощущая, как мальчишечка толкается в ее тяжеленном брюхе. – Нам доктор Равикович обещал!

– Какой Равикович?!. И доктора такого здесь нет!

– А акушерка?.. Как ее?..

Она не знала по имени, вспомнила только вязаный берет. Не понимала, что говорить дальше…

– Женщина рожает! – вступился Чармен. – Какая разница, где ее карточка! Потом найдете!

– Паспорт! – потребовала регистраторша. Она дала.

– Не наш район!

– Как это не наш район! – возмутилась Юлька. – Доктор Равикович…

– Не наш доктор!

– Да вы что! – тихо, но страшно проговорил Чар-мен. – Вы советский роддом или!.. Клятва Гиппократа вам – ничто!

– Не имею права! – оправдалась регистраторша. – Да вы… Ее роддом неподалеку… На Никитском, возле улицы Станиславского… Три минуты… А у нас сейчас трое родов и один молодой акушер!..

Они поехали на Никитский. Ей становилось все страшнее, так что организм трясти начало. Она сидела на заднем сиденье «Победы», а потому не могла дотянуться, дотронуться до Чармена, в котором чувствовала спасение. Желала, чтобы он был ее спасителем.

На Никитском их встретили радушно. Сразу появился дежурный врач и спросил, какое у нее раскрытие? Она, конечно, о таком не ведала, а потому просто сказала, что воды отошли.

– Сколько времени назад?

– Два часа… Или три… Ой!..

– Вы не знаете? – обратился врач к Чармену.

– Нет.

– Не отец?

– Друг.

– Первые роды?

– Да! – ответили они хором.

– Тогда времени еще много. Пойдемте, я вас провожу в бокс.

– Все будет хорошо, – пообещал Чармен, улыбнувшись своей печальной улыбкой.

Пока, – попрощалась она и посмотрела на Ксанкиного мужа с такой невыразимой тоской, будто прощалась с ним навсегда.

По пути к родильному отделению они сделали остановку. Врач указал роженице шкафчик, в который велел сложить все свое.

– Раздевайтесь.

Она, конечно же, не могла стесняться, так как первая схваточка напрягла все ее тело до металлической твердости. Она тягуче простонала, а врач посмотрел на часы.

Ее вещи так и остались лежать на полу. Потом их приберет роддомовская нянечка.

– Что же вы не побрились? – развел руками врач.

Странно, она совершенно не могла сфокусироваться на его лице.

– Мне через две недели обещали рожать! – ответила.

Ей выдали бритвенный станок, совсем не похожий на те, которыми брились ее мужчины. Этот был растрескавшийся, казалось, с революционных времен.

Роженицу уверили, что бритва в станке новая, и подтолкнули к душевой, где она скребла свое тело до девичьего состояния.

Потом, когда она, одетая в белый балахон с завязочками на спине, шагала к боксу, кто-то стянул с ее шеи ключ от старого квартирного замка.

От ужаса она закричала истошно:

– Отдайте ключ! Отдайте ключ!

Но здесь вторая схватка сдавила ей горло. Кто-то невидимый сострил, что ключ, наверное, от сейфа, где деньги лежат!

– Или от небес! – подхватил второй.

Ее заставили забраться на гинекологическое кресло, ожегшее холодом спину и ягодицы. Потом она коротко почувствовала в себе пальцы врача.

– Четыре сантиметра, – объявил он кому-то.

Что – четыре сантиметра? – пронеслось в мозгу.

Ее сняли с кресла и уложили на широкую кровать.

– А как же рожать? – испугалась она.

– Часа через два… Позовем…

Она осталась одна, переживая каждые пятнадцать минут болевые корчи. Между ними она пыталась заговорить с ним. Просила ответить!.. Но он молчал.

Ему было вовсе не до нее.

Он испытывал состояние панического ужаса. Так чувствуют себя рыбы, из аквариума которых слили воду. К тому же материнская плоть почему-то то и дело сжималась, причиняя ему физические страдания. В его сформировавшемся мозгу вспыхивало электрическим разрядом слово – смерть. Он более не думал о переходе одного вида сознания в другое, просто его человеческое тело отчаянно старалось выжить в экстремальных условиях.

Она кричала, чтобы ей помогли. Вместе со своими воплями ей чудились еще десятки чужих, истошных криков. Господи, ад какой-то!.. Потом она вспоминала, что находится в роддоме, и, видимо, кто-то еще в этот неурочный час в чудовищных муках производит на свет плоды любви или случайностей.

Потом появилась какая-то женщина со стертым лицом. Мягко, но вместе с тем твердо наставляла ее дышать, как собачка дышит… И показывала…

– У! У! У! – ротиком.

А здесь опять схватка… Ей просто мозги свело…

– У! У! У!

– Две минуточки, – констатировала акушерка. – Скоро и пойдем!

Он отчаянно боролся. Его физиономию сплющило о закрытые врата, невозможно было открыть глаз, а правая рука загнулась за спину и не ломалась только благодаря своей гуттаперчевости. А ее телеса все сжимались и сжимались, выдавливая разросшийся плод.

– Что же это происходит! – прокричал он ей.

Она не слышала даже его, так как сама орала во все горло.

– Не могу-у-у!!!

– Пойдем, милая…

Ее подняли и повели шаг за шагом. Она то и дело останавливалась, перестаивая уже двадцать пятую схватку, и дышала собачкой быстро-быстро.

– Я умираю! – вопил он. – Слышишь ты!

Она не слышала. Ей нужно было делать свое дело, а не разговоры разговаривать. Дышала, дышала!

Его череп сдавило, словно между двумя прессами. Внезапно она закричала, что хочет в туалет.

– Не хочешь, – сказали ей. – Кажется!..

– Обгажусь вся!

Ее сняли с кресла и дали посидеть на фальшивом унитазе. Она тужилась, а его головку плющило, словно пельмень.

– Ты мною гадить собираешься! – озлился он сквозь боль. – Так вот ты какой. Космос!.. Тва-арь!..

Он напряг все силы и схватился свободной рукою за ее кишки.

Она, вновь усевшаяся в кресло, чуть было не лишилась сознания от боли.

– А кто ее наблюдал? – поинтересовался врач.

– Никто… Самотеком!

– Вот, недоросли!

Схватки шли одна за другой. Началась активная родовая деятельность.

Она уже не кричала, а сипела облаявшейся до одурения псиной.

Он ненавидел ее! Сконцентрировался, превозмогая боль. Уперся, выгнулся и, закричав безмолвным ртом, перевернулся, словно космонавт при перегрузках в 9G. Он встал в ее животе во весь рост, выругался страшно и потерял сознание.

От внутренних пертурбаций, от удара под сердце она тоже лишилась чувств. Пока ее приводили в себя с помощью нашатыря, ее врата приоткрылись, и из них выскользнула ножка ребеночка.

Это событие привело врача в неописуемый ужас. Он не мог так ошибиться при осмотре! Ему положение плода представлялось совершенно правильным! Он ощущал пальцем головку ребенка отчетливо. Не мог же его палец перепутать голову с пяткой?!.

– Не надо нашатырь! – закричал он. – Каталку! Маску!

Здесь все засуетились. Работали слаженно. На три-четыре переложили бессознанную роженицу на каталку и повезли ее к лифту экстренно, как только было возможно…

А потом операционная.

Она лишь на мгновение пришла в себя, прослушала слово «кесарево» и под общей анестезией отпустила свое сознание в неизведанное плавание…

Так захотел Господь, чтобы ее сознание более не вернулось в роскошное тело. Наркоз был противопоказан Юльке, как цианистый калий всему живому.

Ее реанимировали почти два часа, а она лежала после мук покойная и светлая ликом. Тело ее было вскрыто поперек, и после извлечения младенца из разверзнутой утробы даже легкий парок шел. Кто-то подумал про себя, что картина похожа на успокоившийся вулкан…

Впрочем, Юлька сделала свое дело.

Мальчишка, вытащенный из нее, после определенных манипуляций зажил человеческой жизнью и противу воли своей задышал. Весу в Юлькином сыне случилось без малого шесть кило, а росту малый оказался обыкновенного – пятьдесят сантиметров.