потому что она выборочно активирует некоторые визуальные зоны,

пропуская или обходя другие. Это невозможно сделать искусственно. Таким

образом, вместо того чтобы задаваться туманными вопросами «Что есть

сознание?» и «Что есть я?», мы можем улучшить наш подход к проблеме,

сфокусировавшись только на одном аспекте нашего сознания нашего

осознания зрительных ощущений и спросить себя, требует ли осознанное

восприятие красного цвета активации всех или большинства из тридцати

участков зрительной коры? Или только небольшой их части? Как насчет

целого каскада действий от сетчатки в таламус, затем к первичной

зрительной коре, прежде чем сообщения попадут в зрительные зоны на

тридцать уровней выше? Необходима ли их активность для сознательного

опыта, или вы можете пропустить их и напрямую активировать зону V4,

чтобы все равно увидеть тот же ярко-красный? Если вы смотрите на красное

яблоко, вы обычно активируете зрительные зоны одновременно для цвета

(красный) и формы (похожий на яблоко). Но что, если бы вы могли

искусственно стимулировать область цвета, не стимулируя клетки, связанные

с формой? Неужели вы воспринимали бы бесплотный красный цвет,

плавающий перед вами в виде массы аморфной эктоплазмы или другого

призрачного вещества? И наконец, мы также знаем, что множество

нейронных проекций возвращаются с каждого иерархического уровня

процесса зрительного восприятия на предыдущий, прежде чем перейти к

следующему. Функция этих фоновых проекций пока не изучена до конца.

Может, это необходимо для осознания красного? Что, если бы вы могли

выборочно удержать их от активации (ну, например, с помощью химического

препарата), пока вы смотрите на красное яблоко осознание яблока не

состоялось бы? От этих вопросов рукой подать до философских мысленных

экспериментов, которыми так упиваются философы. Важное отличие

научных экспериментов от философских: они действительно могут быть

осуществлены, возможно при нашей жизни.

И тогда мы, возможно, наконец поймем, почему человекообразных

обезьян не интересует ничего, кроме спелых фруктов и красных поп, в то

время как человек тянется к звездам.

Г Л А В А 4

Нейроны, которые определили цивилизацию

Даже когда мы одни, как часто с болью и

удовольствием думаем мы о том, что другие

думают о нас, об их воображаемом одобрении

или порицании; все это следует из способности к

сопереживанию, основного элемента

социальных инстинктов.

ЧАРЛЬЗ ДАРВИН

РЫБА ЗНАЕТ, КАК ПЛАВАТЬ, УЖЕ В ТОТ САМЫЙ МОМЕНТ,

КОГДА вылупляется из икринки, она сразу сама заботится о себе. Утенок,

вылупившийся из яйца, почти сразу способен следовать за матерью по земле

и по воде. Жеребенок, сразу после рождения, еще не обсохший после утробы

матери, несколько минут брыкается, чтобы обрести чувство ног, и

присоединяется к стаду. Совсем не так с людьми. Мы рождаемся слабыми и

кричащими, в высшей степени зависимыми от постоянной заботы и

наблюдения. Мы взрослеем темпами ледниковых периодов и долгие годы не

достигаем того, что хотя бы отдаленно напоминало способности взрослого

человека. Очевидно, мы получаем какое-то огромное преимущество от этого

дорогостоящего, если не сказать рискованного, выдаваемого в качестве

аванса капиталовложения, и называется оно культура.

В этой главе я буду рассматривать, как особые клетки мозга,

называемые зеркальными нейронами, сыграли центральную роль в

становлении человека как единственного вида, который поистине живет и

дышит культурой. Культура состоит из огромной массы сложных знаний и

умений, передающихся от человека к человеку благодаря двум основным

посредникам языку и подражанию. Мы бы ничего собой не представляли без

нашей способности подражать другим. Точное подражание, в свою очередь,

зависит от уникальной человеческой способности «принять чужую точку

зрения» как в прямом, так и в переносном смысле и требует более сложной

структуры нейронов по сравнению с тем, как они организованы в мозге

обезьян. Способность увидеть мир с точки зрения другого очень важна для

построения психической модели раздумий и намерений другого человека,

чтобы предсказывать его поведение и управлять им («Сэм думает, что я не

понимаю, что Марта делает ему больно»). Эта человеческая способность,

названная моделью психического состояния (the theory of mind), уникальна.

Наконец, определенные аспекты самого языка этого жизненно необходимого

посредника для передачи культуры возможно, отчасти основаны на нашей

способности подражать.

Дарвиновская теория эволюции одно из наиболее важных научных

открытий всех времен. Однако эта теория, к сожалению, нисколько не

заботится о загробном существовании. Как следствие, она вызвала самую

острую из всех научных полемик, настолько сильную, что некоторые

школьные округа в США настояли на том, чтобы присвоить в учебниках

«теории разумного замысла» (фактически являющейся фиговым листком для

креационизма) равный с теорией эволюции статус. Как отмечал британский

ученый и социальный скептик Ричард Докинз, это все равно что дать в

учебнике равный статус идее о том, что Солнце вращается вокруг Земли. Во

времена, когда эволюционная теория была еще только выдвинута, задолго до

открытия ДНК и молекулярных механизмов жизни, когда палеонтология

только начала систематизировать ископаемые останки, пробелы в нашем

знании были достаточно велики, чтобы оставить место для честного

сомнения. Эта точка давно пройдена, но это не значит, что мы решили

головоломку. Для ученого было бы слишком самонадеянно отрицать, что все

еще остаются без ответа многие важные вопросы эволюции человеческого

сознания и мозга. Главными в моем списке являются следующие:

1. Человеческий мозг получил почти современные размеры и,

возможно, современные мыслительные способности около 300

тысяч лет назад. Однако многие черты, которые мы рассматриваем

как исключительно человеческие: такие как производство орудий,

добывание огня, искусство, музыка и, возможно, даже полностью

оформившийся язык появились лишь значительно позже, около 75

тысяч лет назад. Почему? Что делал мозг во время этого долгого

инкубационного периода? Почему понадобилось столько времени

для того, чтобы реализовался его скрытый потенциал, и почему он

реализовался столь внезапно? Учитывая то, что естественный отбор

может отбирать лишь выраженные способности, а не скрытые, как

весь этот скрытый потенциал приобрел первостепенное значение? Я

назову

это

«проблемой

Уоллеса»

в

честь

натуралиста

Викторианской эпохи Альфреда Рассела Уоллеса, который первым

выразил ее в ходе дискуссий о происхождении языка:

Самые неразвитые дикари с минимальным словарным запасом

имеют способность произносить большое число разнообразных

членораздельных звуков и применять их к почти бесчисленному

количеству модуляций и форм слов, которая ничуть не ниже, чем у

высших европейских рас. Инструмент развился задолго до

потребностей его обладателя.

2. Грубые олдувайские орудия, сделанные всего несколькими ударами

по камню, чтобы получить неровный острый край, возникли 2,4

миллиона лет назад и были, вероятно, сделаны Homo habilis, чей

мозг занимал среднее по размеру положение между шимпанзе и

современным человеком. Еще через миллион лет эволюционного