В конце концов он встал с лежака, повернулся к Алехандро спиной, наклонился и очень громко и протяжно пернул ему прямо в лицо.

На что Алехандро с большим чувством собственного достоинства сказал:– Амиго, ты не мог бы пердеть потише при моей даме!

Я испытываю какую-то странную нежность ко всему живому. Мне кажется, что мой Ванечка растворился в окружающем мире, и теперь я, живя в нем, в этом мире, утратила способность быть жесткой.

А Москва – это жесткий город. Там надо быть сукой. На работе, на улице. Надо бороться за свое место под солнцем. А солнца там очень мало. На всех не хватит. Поэтому надо давить конкурентов и идти к цели, элегантно перешагивая через любые преграды.

А мне всех жалко. Я хочу раздать свои деньги голодным. Сдерживает только ответственность за родителей и мужа.

Я постоянно думаю, как помочь людям. Всем вместе и каждому в отдельности. Я понимаю, что это глупо, что всем не поможешь, но мое сознание изобретает какие-то хитрые схемы типа: искусство спасет мир. Надо инвестировать в искусство.

И снова я понимаю, что это глупо. Тут же переключаюсь на конкретных людей. Могу ли я помочь Алехандро, например? Нет, не могу. Если я отдам ему всю себя, все свои деньги, он их мгновенно промотает и даже не заметит. А дальше все будет только хуже, потому что деньги разъедают душу. Подсев на деньги, ему освободиться от их зависимости будет труднее, чем слезть с героина.Никто никому не может помочь.

– Не заплывай далеко, – говорит Педро. – Я не смогу тебя спасти. Я не умею плавать, боюсь воды.

Я вижу, как он нервничает, когда я отплываю от берега. Особенно по вечерам, когда темно.

А я люблю купаться ночью. Люблю плыть, когда вокруг перекатываются ртутно-черные волны, а над головой сияют звезды.

– Почему ты боишься?

– Я видел много мертвых людей, которые хотели сбежать в Америку. Некоторые тонули, некоторых убивали. Мой отец тоже уплыл в Майами на надувной лодке. Мы боялись, что его убьют. Его друзей, которые плыли с ним, нашли мертвыми. Что стало с отцом, неизвестно. Потом моя мать уплыла за ним в Майами. Надеялась найти отца. Мне было семнадцать лет, когда она уплыла, с тех пор я ее больше не видел. Я очень волновался, когда она уплыла. Она добралась до Америки, у нее все в порядке. Я часто разговариваю с ней по телефону. Но я очень хотел бы когда-нибудь ее увидеть.

– А ты не можешь поехать в Америку? Я знаю, что нет прямого рейса, но можно ведь лететь через Ямайку?

– Граждан Кубы не пускают в Америку. И ее не пустят на Кубу тоже. Мы никогда не увидимся.

Он уткнулся мне в плечо. Некоторое время мы сидели молча. Я гладила его голову, и постепенно он расслабился и тяжело вздохнул.

В темноте Педро не казался таким уж большим. Кожа у него была мягкая на ощупь, как у ребенка.

Он лег на песок.

– Вон видишь две звезды? – Педро протянул к небу руку, и она слилась с чернотой.

– Я вижу больше.

– А две видишь?

– Я вижу раз, два, три, четыре, пять…

– Ха-ха-ха! Я серьезно. Я вижу только две.

– У тебя что, со зрением плохо? Там полно маленьких звездочек.

– Где?

В этот момент облако закрыло звезды.

– Сейчас ничего вообще не видно. Но там две больших и много маленьких.

– Маленькие не считаются. Ха-ха-ха!

Мы оба покатываемся со смеху так, что можем говорить только очень короткими фразами.

– Маленькие – это друзья. Ха-ха-ха! Когда увидишь в Москве…

– Ха-ха-ха!

– …Две звездочки, помни, это ты и я.

– Ха-ха-ха! У нас в Москве смог!

Я увидела, как чиркнул по небу метеорит.

– Что с тобой, ми рейна?– Ничего, песчинка в глаз попала!

Я изо всех сил стараюсь загореть. Но ничего не получается. Кожа у меня по жизни очень белая. Пока не началась жара, я, словно на работу, иду на пляж и сижу там до одурения.

Плавать стараюсь побольше, чтобы укрепить мышцы. Отплываю от берега, дабы не привлекать внимания, и делаю водные упражнения для ног и пресса. Чтобы хоть как-то разнообразить размеренный ритм жизни «ол инклюзив».

Только я вылезла из воды и в изнеможении плюхнулась на лежак, Алехандро заговорил взволнованно:

– Ми рейна! Принесли лобстеров! Я достал для тебя лобстеров!

Вот те на! Есть совершенно не хотелось. Но я не стала этого говорить, чтобы его не обламывать, и лениво произнесла:

– Ну, давай пообедаем, что ль. А как их готовить-то?

– Их для тебя приготовят в ресторане! – торжественно произнес он. – Что-нибудь еще ты желаешь заказать?

– Ну, можно вина.

Дальше, на зависть и к изумлению отдыхавших на лежаках постояльцев, происходило следующее. Алехандро приказал официантам ресторана, чтобы те принесли стол и стулья и поставили их прямо передо мной, на берегу. Стол накрыли белой скатертью и закрепили ее специальными прищепками, чтобы не улетела. Поставили зонтик от солнца, тарелки, ножи, вилки, вино. Алехандро гневно замахал руками – вино унесли и снова принесли, на этот раз в ведерке со льдом.

Он подал мне руку, я царственно поднялась с лежака и села за стол. Принесли салат, лобстеров и открыли вино.

Я видела, что все женщины на пляже следят за этим маленьким спектаклем.

И тут, когда я уже собралась сделать глоток, Алехандро сказал:

– Стоп. Подожди. Смотри, какой красивый стол. Океан. Лобстеры.

– Да, здорово!

– Тебе нравится?

– Ну да.

– Тогда давай сфотографируемся.

Он подозвал официанта.

Я начала протестовать:

– Зачем? Не хочу я фотографироваться! Это глупо! Не надо!

Но он меня не слушал, достал из моей сумки фотоаппарат и дал его официанту:

– Эй, любезный, сфоткай-ка нас на память!

Официант послушно взял фотоаппарат и прицелился.

– Нет! – Я стала красная, как лобстер; мне хотелось провалиться сквозь землю. – Слушай, это глупо!

– Не капризничай. У меня в жизни никогда не было такого счастливого момента! – Алехандро улыбнулся в камеру. – Пожалуйста, возьми нож и вилку и сделай вид, что ты ешь! Это важно для меня – иметь такое фото. Если я снова попаду в тюрьму, я буду показывать людям, что у меня была такая жизнь. Я буду вспоминать, как мы с тобой сидели за этим столом, светило солнце и все было хорошо. Это важно. Это очень важно знать, что это было, ми рейна.И Алехандро обнял меня, застывшую, вцепившуюся в нож и вилку, картинно улыбнулся и сделал на камеру жест «Все ок!».

После нескольких бокалов он размяк, и на него накатило чувство патриотизма.

– Я люблю Кубу. Это моя родина. Какой бы она ни была, она как мать, никогда не может быть плохой. Я знаю, что моя мать не топ-модель, не Клаудиа Шиффер, – он рассмеялся, – но я все равно люблю свою мать. Я хочу, чтобы мои дети жили на Кубе. У нас лучшая в мире медицина, лучшее в мире бесплатное образование, лучший кофе…

Я краем глаза наблюдала, как мужик в красной тенниске подошел к пальме. Нормальный с виду такой мужик. Латино. Он поплевал на руки и пошел вверх по пальме на четвереньках. Очень ловко. Как обезьяна. Не полез, как заставляли лезть по канату на уроке физкультуры, а именно пошел, на прямых ногах, держась вытянутыми руками за ствол пальмы.

Так он дошел до верха и стал одной рукой отрывать кокосы и бросать вниз. Оборвал их все, так же легко на прямых ногах спустился вниз и тут задумался: как собрать кокосы? Сумки-то нет, а в руки помещается не больше трех, остальные начинают падать. Наконец он сообразил сложить кокосы в подол тенниски, отбросил в сторону пару зеленых и скрылся восвояси.

Только мужик с кокосами исчез, как из-за угла в обнимку вышли двое пьяных негров в смешных костюмах «Адидас». Покачиваясь из стороны в сторону, словно моряки на корабле во время шторма, они подошли к стене ресторана и начали мочиться буквально в нескольких метрах от посетителей.

Алехандро сидел к ним спиной и продолжал распинаться о том, какое хорошее образование получает каждый кубинец, когда один из черных решил присесть у стеночки.

Меня распирал истерический хохот, но я сдерживалась, опуская глаза.