По отрывочным сведениям от промелькнувших дивизионных адъютантов Сергий знал, что и справа, и слева всё кипит, и вот тебе раз – новые пушки Буонапарте выставляет не там, где жарче всего, а против Шляффхерде.

Полковник окликнул ординарца, тоже Сергия, и с нарочитой неторопливостью обошёл поредевшие батальоны, через каждые десять шагов всматриваясь в то, что трактаты величают ареной военных действий, а поэты – полем брани. Императорская артиллерия просто сходила с ума, и когда наконец сквозь прорехи в дымном саване получилось разглядеть ползущие из-за холма свежие колонны, Орлов не удивился, почти отстранённо отметив, что, если так пойдёт и дальше, к началу теперь уже несомненной атаки от полка останется не больше половины. И у соседей в Угреньском – тоже.

Двадцатисемилетний Орлов был не самым молодым полковником русской армии, но самым младшим из полковых командиров. Василевс, командующий корпусом, командир дивизии, брат, наконец, – все с той или иной долей такта советовали, намекали, требовали в отсутствие прямого приказа слушать командира угреньцев, но тот на сей момент ничем не мог помочь. Французское ядро угодило в пушку, обломки полетели во все стороны, и полковника Росского приложило куском лафета. Орлов видел, как бесчувственного Сигизмунда Михайловича волокут в тыл. Соседу повезло не дождаться шагавших вслед за французами соотечественников-лехов, Орлову не повезло остаться старшим воинским начальником в двух расстреливаемых полках. И сейчас он не собирался смирно стоять под ядрами, благо старшим офицером угреньцев оказался командир первого батальона Колочков, человек храбрый, решительный, ну и добрый приятель Сергия.

Дальнейшее было очевидным – написать предельно краткий рапорт, сунуть его легкораненому поручику, собрать батальонных командиров, ещё раз прикинуть силы французские и свои собственные.

Когда-то Орлов считал ошибкой вступление в европейскую войну, к тому же на стороне напрочь прогнивших германских монархий. Ещё зимой он изрядно повздорил с Васенькой Янгалычевым, полагавшим вернувшегося Буонапарте упырём, коего надобно любой ценой упокоить вместе с его эгалитами, кодексами и банкирами. Никола Тауберт, ходячее немецкое здравомыслие, насилу тогда растащил разошедшихся приятелей. А сегодня в мозгу Орлова осталась только ненависть к ополовинившим его полк французам и уверенность, что выход есть, нужно только забыть устав и прочее «не положено». Последнее для бывшего кавалергарда Орлуши труда не составляло.

Бригада Булашевича ушла, и возвращение её требовало времени. То, что пришлось бы нарушить прямой приказ василевса, Арцакова не тревожило. Булашевич был кем угодно, но не трусом и не педантом, он закрыл бы прорыв грудью, не спрашивая дозволения, хоть бы и высочайшего, вот только появление у французов новых пушек могло означать как попытку удержать столь необходимые в другом месте резервы у ненужного Шляффхерде, так и скорую атаку именно здесь.

Василевс предполагал, что Буонапарте, великий мастер обходов, попробует проявить своё уменье у реки. Или и у реки тоже… В обоих случаях возвращать Булашевича было нельзя, в третьем, становящемся всё вероятнее, – нужно, но, похоже, поздно. Во всех смыслах. Это Арцаков понял из записки Орлова-Забецкого, доставленной плотным, серьёзным штаб-ротмистром.

Уточнять особого смысла не имелось, Лев Григорьевич писал толково и чётко, но Арцаков всё же спросил:

– Сам-то видел?

Штаб-ротмистр ответил уверенно: да, ваше высокопревосходительство, видел. В точности кто и сколько – не скажу, но резервы к французам подходят…

– По всему, подошли уже. – Донесение Забецкого перекочевало к ординарцу лишь с небольшой припиской: «Я тут их задержу, чем и сколько смогу, но шлите подкрепления как можно быстрее». Соблюдать политес было некогда, объяснять очевидное – глупо. Государь и так разберёт, что Буонапарте решил ударить на стыке русских с пруссаками, разрубая пополам всю позицию союзников. Превосходная организация армии позволила императору французов скрывать свой замысел почти до самого конца: собранные для решающего удара резервы уже выходили на исходные позиции, а союзное командование, отвлечённое ложными атаками на обоих флангах, опасности всё ещё не видело. Арцаков перехватил поводья, заметил серьёзного кавалергарда и вдруг вспомнил себя двадцатилетнего у стен почитавшейся неприступной османской крепости. Как же его тогда тянуло в бой! Стоять и смотреть – это генеральское проклятье, молодость должна драться и не думать ни о чужих смертях, ни о своей, а великий князь Севастиан без отцовского приказа и бутерброда не скушает, не то что не атакует.

– Тауберт.

– Да, ваше высоко…

– Останетесь при мне. Разберусь и отправлю вас с ответом. Господа, едем к ладожанам.

Теперь выползающий из-за горки неприятель был виден просто отлично. Глядя на марширующие к его редутам густые колонны, Орлов всё сильнее укреплялся в своём решении. Не ждать, не ждать, опередить! Если нельзя стоять на месте и ещё больше нельзя идти назад, остаётся идти вперёд.

На покрытом копотью лице полковника ярко блестели злые светлые глаза, превращая князя то ли в арапа, то ли в оперного демона, но держался Орлов с невозмутимостью опытного картёжника. Это Колочков в карты не играл – ни средств не имея, ни склонности… Орлов по лицу приятеля читал, как по книге, – тот готов был грызть французов зубами, но не знал, с какой стороны кусать.

– Видишь? – хрипло сказал Колочков. – Лягушатники-то!

– Да, они весьма заметны, – согласился Сергий. – Мил-друг Аникита, а не ударить ли нам, пока они всей толпой разворачиваются да устраиваются?

– А и ударить! – Угренец стукнул кулаком о кулак. – Сейчас как слетим с горочки, как врежем, а там и подоспеет… кто-нибудь. Ты ж донесение посылал?

– Посылал. Мол, ждать нельзя, всё погубим. Значит, решили?

– Да.

– Не дожидаясь приказа?

– Куда, к чёрту, его ждать?!

– Ну, раз решили… Барабанщики!

Французы не успели пройти и половины пути до высот, как два русских полка устремились вниз по склону.

Орловский посланец попался Арцакову на полпути к редутам. Генерал прочёл короткую записку-донесение, чертыхнулся и дал шпоры коню. Привычная свита рванулась следом.

На холм они выскочили, когда батальоны ладожан уже спускались. Угреньцы без командира слегка замешкались, и князь, не меняя аллюра, резко свернул, послав дончака через разбитую телегу. Тауберт со своим Аяксом арцаковский маневр повторили, прочие догнали начальство уже среди строящихся колонн. Генеральский рык своё действие возымел. Не прошло и пяти минут, как Угреньский полк скорым шагом двинулся навстречу свежей вражеской пехоте. Лехи, и спасибо, что в этот раз не кавалерия.

– Если Буонапарте возьмёт Шляффхерде и прорвётся дальше, – Арцаков ожёг взглядом свиту, точно среди поручиков и штаб-ротмистров затесался сам Потрясатель Эуроп, – нас отрежут от пруссаков, и как бы любезные союзники не уподобились австриякам! Княжевич, пиши. Его василеосскому величеству. В дополнение к рапорту Забецкого.

– Стягивать сюда другие части корпуса опасно, – счёл своим долгом вмешаться начальник штаба. – Против них французы тоже начали атаку, приковывая к месту.

– Верно, душа моя. – Арцаков уже притушил вырвавшееся на мгновенье пламя. – Только растопыренными пальцами Буонапарте не бьёт, а кулак у него здесь, перед нами. Смотри-ка…

Генералы со своими трубами могли видеть и отсюда, но для обычных глаз было слишком далеко, и Тауберт отъехал поближе к редутам, восхищённо глядя в спину уходящей в бой пехоте: ну Сергий, ну орёл…

– Ротмистр! – Так, ясно… Князь поворачивается, сейчас придётся…

Из дымного мешка вырывается ослепительное солнце. Огромное, тяжёлое, жаркое, оно валится вниз на них с Аяксом. Вспышка. Грохот. Тьма. Звон… Тишина.

– …слышите меня? Чёрт… Ротмистр?!

Что за несуразица? С чего это он разлёгся и зачем так орать?.. Какой-то гусар… Поручик… Гусары вообще громкие, а этот ещё и курносый… Ох, голова-то… того, побаливает. В спину упирается нечто твёрдое… А, прислонили к разбитому лафету. В общем, понятно – приложило тебя чем-то, друг ситный, но не насмерть и даже, похоже, без крови. Руки-ноги целы, да…