— Знаю. — Ульян вздыхает. Он согласен, что не стоит переживать за него. — Конечно, не за меня!

— Еще не хватало! — усмехается Наталья. — На черта мне сдался такой алкоголик! Холера, пьянчужка! — Она еще раз машет пальцем перед носом Ульяна. — Запомни, это последняя! И не из-за тебя, из-за бригады.

И, отвернувшись, сует ему в руку чекушку водки.

— Залей зенки, пьяница! У, ненавижу!

Разгневанная, она убегает от Ульяна, а он глядит на водку. Зрачки его расширяются, в них загорается огонек, губы шевелятся, словно он уже пьет, а ноздри большого носа раздуваются. Как-то странно — хрипло, задушевно — засопев, придерживая одной рукой кол, Ульян вынимает картонную пробку…

Через несколько минут, повеселевший, выпрямившийся, он легко идет по песку, резво переставляя ноги в разбитых, грязных сапогах. Наталья Колотовкина настороженно следит за ним.

По вековой традиции обских рыбаков, первого пойманного осетра валят в общий котел.

Котел на Карташевском стрежевом песке объемист, он установлен на самодельной печурке, под которой жарко пылает костер. Осетра полагается варить с перцем и лавровым листом, целеньким, а коли он икряной, то икру готовить отдельно, в специальной посудине.

Ровно в час дня тетка Анисья бьет деревянной колотушкой в донышко алюминиевой миски, кричит на весь берег:

— Снедать пожалуйте! Снедать!

Закончившие очередное притонение рыбаки веселеют от этого зычного зова. Семен Кружилин выключает выборочную машину, Стрельников машет рукой. Живо сбросив зюйдвестки и брезентовые куртки, рыбаки склоняются над Обью, чтобы умыться. После этого идут под навес, где установлен обеденный стол с длинными деревянными лавками. И стол и лавки тетка Анисья за полчаса до обеда окатила горячей водой, потом выскоблила острым Широким ножом. От этого они ярко блестят.

Николай Михайлович Стрельников садится первым на свое почетное, бригадирское место, по сторонам — рыбаки, разместившись по возрасту и авторитету. Дядя Истагней, например, устраивается рядом с бригадиром, Степка Верхоланцев — много дальше, а Ульян Тихий — на кончике стола. Сидят тихо: обед на промысле такое же важное и ответственное дело, как и выборка невода. Во время обеда тоже не полагается болтать лишнее. Перед рыбаками большие алюминиевые миски, а в руках деревянные ложки, — расписанные хохломскими завитушками.

Бригадир за столом не командует, не важничает. Он изображает собой доброго отца большой дружной семьи.

— Ну, Анисья, на стол мечи, что есть в печи! — милостиво говорит он и довольно улыбается. Николай Михайлович любит всякие присказки. После обеда он обязательно скажет: «После сытного обеда, по закону Архимеда…»; если кто-нибудь чихнет, непременно вставит: «Спичку в нос!»; коли кто курит дорогую папиросу, выскажется так: «Метр курим, два — бросаем!»

Тетка Анисья, раскрасневшаяся и отчаянно деловитая, наваливает в миски нежные сиреневые куски осетрины, отдельно ставит вареную картошку — сначала бригадиру, потом дяде Истигнею, потом прочим. Николай Михайлович внимательно следит за нею, наблюдает, чтобы все было чин чином. Иногда он одобрительно кивает. Но странно, рыбаки на бригадира обращают мало внимания: они следят не за ним, а за дядей Истигнеем. Он первым погружает ложку в миску, зацепив большой кусок осетрины, обдувает его, затем, попробовав, прикрывает глаза, как бы говоря: «Ничего! Ешьте, ребята!» И они неторопливо приступают к обеду.

Если разобраться, то дядя Истигней настоящий бригадир, хотя он никогда ничего не приказывает. Если нужно сделать что-то, он идет и делает, и за ним то же самое делают остальные. Дядя Истигней давно бы мог стать бригадиром, ему не раз предлагали занять эту должность, но он уклоняется, посмеиваясь, говорит: «На счетах не умею! Это вы — прокуроры!» В слово «прокурор» дядя Истигней вкладывает свой, очень широкий смысл.

Николай Михайлович Стрельников на счетах работает бойко.

— Кушайте, миленькие, снедайте, робятушки! — поет тетка Анисья. — Ешьте на здоровье! Не робейте!

Рыбаки, конечно, не робеют. Аппетит у них отличный, злой, и никто не боится переесть. Через полчаса после обеда хоть снова садись за стол, хоть снова вали в котел осетра… По Оби идут пароходы, река живет, солнце старается вовсю, рейсовый самолет проносится над Карташевом, а рыбакам нет до них дела. Они обедают. Не много их, этих рыбаков, но все они — в общем-то, конечно, разные — чем-то похожи друг на друга. Чем — сказать трудно. Манерами, обветренными лицами, крепкими фигурами, конечно!

Но главное не в этом, а в том, что они равны по положению, по труду, по заработку, по всему укладу жизни. Только Григорий Пцхлава, Ульян Тихий и Виктория Перелыгина родились не в Карташеве, остальные родились и выросли здесь. Иные — до Советской власти, иные — в годы революции, иные — до Отечественной войны, иные — в годы ее. Дядя Истигней хорошо помнит томского купца Кухтерина, что скупал на Оби рыбу; Степка Верхоланцев о Кухтерине ничего не знает; дядя Истигней воевал под Москвой, Степка тогда был мальчишкой. А вот сейчас они до удивления похожи. Если не глядеть на лица, то можно подумать, что братья склонились над мисками — похожи спинами, шеями, затылками с вьющимися черными волосами.

— Спасибо, Анисья, напитался! — говорит дядя Истигней, осторожно положив на стол ложку. Потом разглаживает пальцами густой вихор на затылке. Волосы у старика неподатливые, завитые мелкими колечками.

Сразу же после дяди Истигнея кладут ложки остальные рыбаки, так как считается неприличным есть после того, как кто-нибудь кончил. Нарымские хозяева, приглашая в гости, учитывают это — сам хозяин ест до тех пор, пока не уверится, что гость сыт, только тогда хозяин положит ложку.

— Спасибо! — благодарят рыбаки. После обеда полагается полчасика отдохнуть. Семен Кружилин с размаху валится на голый песок; дядя Истигней, высматривая удобное местечко, чтобы прилечь, загодя свертывает телогрейку; Степка Верхоланцев об отдыхе не думает — глядит на Викторию, а та смотрит куда-то мимо него. Лицо у нее какое-то напряженное. И вдруг она встает, высоко вскидывает голову, звонко произносит:

— Товарищи! Минуточку!

Девушка она высокая, а навес над столом низкий, и она почти упирается головой в крышу. Это ее, видимо, стесняет, и она выходит из-под навеса, оборачивается к рыбакам.

— Товарищи, поговорим! — продолжает она так же звонко. Теперь она может свободно вытянуться во весь свой рост, свободно жестикулировать. Видно, что она умеет держаться перед людьми — не смущается, не робеет, стоит прямо, спокойно и, высоко поднимая правую руку, делает ею широкий ораторский жест.

Рыбаки готовы слушать ее. После сытного обеда они настроены благодушно; они довольны отдыхом, едой, друг другом, ярким солнцем, прошедшей половиной рабочего дня и тем, что хорошая погода обещает стоять долго и что дядя Истигней сегодня предсказал отличный лов на ближайшие дни. Рыбаки вообще люди чуточку самодовольные — они уважают себя за то, что работают на стрежевом песке, который дает много рыбы, они гордятся своей работой, любят ее. «Говори!» — глазами просят они Викторию. Она девушка грамотная, знающая, умеющая говорить. Видимо, по этой причине дядя Истигней отказывается от намерения придремнуть десяток минут. Он кладет телогрейку рядом. с собой, садится на прежнее место. «Начинай!» — просит он Викторию и глядит на нее с любопытством.

Виктория Перелыгина работает всего третий месяц. Не много, но она быстро освоила дело, стала хорошей приемщицей рыбы. Рыбаки, конечно, знают, что на стрежевой песок Виктория пошла оттого, что в Карташеве работать больше негде, а ей нужно до института получить рабочий стаж, но это не причина для того, чтобы как-то по-иному относиться к девушке, тем более что она работает хорошо, старательно. Собственно, и Семен Кружклин, и Степка Верхоланцев, и Наталья Колотовкина тоже учатся в вечерней школе и, кто знает, не пойдут ли после окончания в институт.

«Говори, Виктория!» — Степка Верхоланцев влюбленно смотрит на девушку, не сомневаясь в том, что она скажет что-нибудь интересное, хорошее, нужное.