5 июля с рассвета немцы продолжили зачистку южного берега Херсонесского полуострова от маяка до 35-й батареи. Неподалеку от маяка под обрывом находилась группа наших воинов.
«На обрыве показался немец с белым флагом, — пишет связистка из полка связи армии Т. А. Любецкая. — Его наши ребята сняли из винтовки. После этого нас накрыли огнем и потом подошли катера с двух сторон и нас пленили. Посадили на камни у берега. Стояла гробовая тишина. Даже крикливые немцы молчали. Стали всех собирать и строить по 10 человек в колонну. Весь берег был зажат танками и танкетками. Немцы только СС. Пленных было много, сколько глаз видел, вся дорога до горизонта. Нас повели. У Камышовой бухты лежали немцы в шортах и стреляли по загнанным в воду нашим бойцам. Когда заканчивали убивать, брали очередную десятку и загоняли в воду. Если кто падал от изнеможения, то немцы его убивали»[369].
В момент пленения немцы выявляли политработников, коммунистов и евреев и тут же на месте их расстреливали. Перед пленением многие командиры срывали с себя знаки различия или переодевались в форму бойцов, чтобы избежать расстрела. Некоторые командиры и даже рядовые предпочитали смерть плену. И таких было немало. Это была трагедия наших воинов, которые считали, что попали в безвыходное положение.
«4 июля попал в плен, — написал краснофлотец-радист из учебного отряда ЧФ H. A. Янченко. — По дороге нас конвоировали предатели из татар. Они били дубинками медперсонал. После тюрьмы в Севастополе нас конвоировали через Бельбекскую долину, которая была заминирована. Там очень много погибло наших красноармейцев и краснофлотцев. В Бахчисарайском лагере набили нас, яблоку некуда упасть. Через три дня погнали в Симферополь. Сопровождали нас не только немцы, но и предатели из крымских татар. Видел один раз, как татарин отрубил голову краснофлотцу»[370].
«На рассвете у Камышовой бухты вели столько пленных, что просто не верили своим глазам, что так много воинов было в строю. Весь день шли колонны пленных. Мы не раз поднимались в атаки, чтобы отбить от конвоиров своих братьев», — написал в своем письме краснофлотец из 8-й бригады морской пехоты И. В. Антонюк. И потом, когда их пленили, он вспоминает: «… нас построили и погнали по четыре в ряд. Все рваные, грязные. Немцы стреляют, бьют прикладами, стреляют то вверх, то в кого-либо, то по колонне.
Когда вывели на Ялтинскую дорогу, то, не доходя до Сапун-горы, навстречу шла колонна танков. Они не свернули, а нас фрицы тоже не повернули вправо. Тех, кто пытался выбежать из колонны, немцы расстреливали из автоматов.
Так с головы и до хвоста колонны одну шеренгу танки и задавили гусеницами. Нас не останавливали. Танки тоже все время шли. Многие бросились бежать, но были расстреляны»[371].
По рассказу В. Мищенко, он с краснофлотцем И. П. Москаликом были взяты в плен утром 5 июля под берегом Херсонесской бухты. Свою флотскую форму прикрывали зелеными плащ-накидками, так как немцы расстреливали моряков в черной морской форме. У Москалика под накидкой был немецкий автомат с двумя рожками, из которого он неожиданно открыл в упор огонь по фашистам, когда они проходили между двух их шеренг, уничтожив много фашистов слева и справа от себя. Когда побежал к берегу, был убит. Таких геройских подвигов тогда было немало. В. Мищенко, шедший в одной из колонн пленных, свидетельствует, что из трех тысяч их колонны до лагеря в Симферополе «Картофельное поле» дошла только половина пленных, остальные были расстреляны в пути конвоем из немцев и предателей из крымских татар[372].
4 июля 1942 года, как написал И. Михайлик, он с несколькими своими бойцами находился на аэродроме в доте. Примерно в девять утра началось пленение. В этот момент слышны были пулеметные очереди со стороны Херсонесского маяка. Примерно через полчаса после этого и эти остатки неизвестной воинской части были пленены. Эта часть находилась на западном берегу полуострова недалеко от маяка.
«Нас согнали всех вместе и вели по дороге вдоль капониров к Соляной бухте. На берегу бухты было много тяжелораненых. Немцы разрешали подбирать их на плащ-палатки и нести их с собой. Так мы прошли Казачью бухту, где спуск с 35-й батареи. Колонну остановили, и немец переводчик объявил, чтобы вышли врачи, и указал место им. Потом человек двадцать отобрали из строя и приказали снести тяжелораненых вниз. Туда же увели врачей. Нас повели дальше. Я не видел, чтобы во время пленения или по дороге к этому первому месту нашей остановки кого-то расстреляли. Но нам объявили, что раненым, которые могут идти, разрешается идти в общей колонне, но если кто отстанет, то будет расстрелян. Так оно и было на всем пути до Бельбека.
Когда стали обходить Камышовую бухту, то увидели, что румыны собирают убитых. Увидев нас, они стали стрелять по нашей колонне. Очень многие, особенно голова колонны, пострадали. Немцы их разогнали.
На Бельбеке немец-переводчик объявил, чтобы комиссары и политруки вышли в указанное место. Затем вызвали командиров. А в это время предатели из крымских татар ходили между пленными и выискивали названных людей. Если кого находили, то сразу уводили и еще человек 15–20, рядом лежавших.
Мы с Кисловым попрощались и вышли в колонну командиров»[373].
Жительница города Севастополя Л. A. Тарасенко, которой в 1942 году было 14 лет, написала, что до сих пор в памяти стоит бесконечная черная лента попавших в плен защитников Севастополя. В большинстве своем они были раненые, контуженые, в почерневших от крови повязках под палящими лучами июльского неба.
«Озверевшие от долгого сопротивления немцы выхватывали из колонны моряков и стреляли их в упор. Наши бойцы то в одном, то в другом месте дрались с немцами-конвоирами. Когда мы вышли на шоссе, я была потрясена, увидев, как огромные машины наезжали на пленных, и когда проехали, то люди были расплющены как лягушки на асфальте. Человеческая жизнь для оккупантов ничего не значила. Сколько безымянных героев легло тогда, но непокоренных духом!»[374]
Изощренность в убийстве наших военнопленных фашистами и их прихлебателями из числа предателей крымско-татарского народа не знала границ.
Военфельдшер 3-го батальона 287-го стрелкового полка 25-й Чапаевской дивизии А. П. Мараренко (Лукашевская) вспоминает, что «их тогда захватили в плен эсесовцы. Гнали вместе с нашими ранеными по дороге на Инкерман босиком. Били и расстреливали обессиленных. Тяжелораненых мы волокли на себе. В Инкермане за колючей проволокой речка Черная. Кто кинулся попить, умыться, там и остался. Всех забросали гранатами»[375].
И таких примеров было много. Наших воинов, попавших в плен, гнали из района последних боев на Херсонесе по разным дорогам из Севастополя в Бахчисарай и Симферополь. После прохода каждой колонны по обочинам дорог лежали застреленные наши бойцы и командиры, ослабевшие от ран и голода. Особенно немцы ненавидели наших моряков-краснофлотцев и старались их убивать без всякого повода. И таких примеров жестокой расправы с ними можно привести очень много.
«Немцы в черной форме с засученными руками, верзилы с пьяными мордами из колонны выхватывали пленных и в 5–6 шагах стреляли в затылок им. Пока дошли до Бахчисарая, и половины не осталось от колонны», — вспоминает краснофлотец А. П. Утин[376].
Причину такой ненависти к морякам очень точно выразил в своем письме снайпер из 772-го стрелкового полка 386-й стрелковой дивизии Ф. П. Городов:
«Моряки дрались, не жалея своей жизни. Если пехота дрогнет, туда морскую пехоту, и успех обеспечен. Да, это были смелые, бесстрашные и преданные своей Родине люди, поэтому немцы их так ненавидели и сильно их боялись, когда они шли в наступление». «Нас, защитников Севастополя, — писал он в своем письме, — стрелял, кто хотел, а матросов вообще не оставляли». Городов приводит пример. Когда он шел в колонне пленных, то видел, что «одного нашего бойца, раненного в голову, вели под руки два его товарища. Гимнастерка у него была расстегнута и была видна тельняшка. Немец-конвоир заметил ее и доложил офицеру. Всех троих сразу же вывели из строя и тут же у обочины расстреляли»[377].
