– О-очень длинный… На корме что-то круглое… Мачта громадная, но не башня…

Темнота впереди вдруг сменилась часто захлопавшими вспышками. Сбоку ахнули, у Москаленко самого в груди екнуло так, что чуть не пробило грудину изнутри. «Vasa incognita»[107], видимо, понял, что терять ему нечего, и шарахнул из всего, что имелось на борту.

– Лево сорок!

Командир крейсера, первым понявший, что сейчас будет, закрыл ладонями лицо, одновременно плотно зажмурившись и отвернувшись. Далеко между «Кронштадтом» и стрелявшим с треском лопнули шары осветительных снарядов и достаточно быстро погасли, снова замененные темнотой, теперь гораздо более непроницаемой. Большие недолеты, странно. Разомкнув веки, он увидел вокруг себя пытающихся проморгаться, трущих глаза руками людей – зажмуриться успели вовсе не все. Корабль тяжко разворачивался влево, даже на таком ходу и в относительно спокойном море его маневренность могла бы быть и получше. Впрочем, с «Советским Союзом» дело обстояло вовсе худо, так что надо было радоваться за то, что есть.

Они «открывали углы „А“», как говорят англичане, то есть приводили цель в зону действия всей главной артиллерии. Предупредительно подняв руку, Москаленко остановил готового задать вопрос артиллериста, повернулся к связисту.

– Теплосвязью достанем до начальства?

– Так точно, товарищ командир, пока достанем.

– Передать: «Крупный пассажирский лайнер. Затемнен. Вооружен. Прошу указаний». Как там на визире, что скажут?

От рубки до визира можно было, в принципе, докричаться через стекло – но проще было воспользоваться телефоном. Тысячи километров обрезанных проводов не зря тянули через посты и отсеки, связь на «Кронштадте» была налажена отлично.

– Две трубы, чуть наклоненные, две мачты. Две стрелы или что-то подобное почти рядом друг с другом на юте.

– «Амстердам»?

– Такого быть не может. Но похож.

– Передача с «Союза». Огонь не открывать.

– Очень похож на «Амстердам», очень. Как там, «если что-то похоже на утку, двигается как утка и крякает как утка, так значит это утка и есть». Так?

– Так. Но тогда нам нужно что-то быстро разбить. Или сломать. Или выкинуть за борт. Меня очень нервирует такое везение. В природе такого не бывает.

– Да-а-а… Меня, признаться, тоже. Кто как думает, он порожний идет или груженый?

– Шел на запад, значит порожний.

– Тогда еще ничего. Я имею в виду, тогда попроще цель получается, не такой торт со свечками.

– Чем он по нам стрелял, этот торт?

– Семьдесят шесть мэ-мэ, я полагаю. Пять миль – и недолетом…

– Сигналит…

– А?

– Сигналит, говорю. Как в прошлый раз. Как будто год назад это было.

– Что сигналит?

– Как обычно. «Назовите себя». Далось им это…

– У этого, во всяком случае, капитан не мандражирует. Рацией пользоваться не стесняется. Сколько, интересно, боеприпасов пойдет, чтобы такое великолепие утопить?

– До хрена.

– А топить сам себя он не будет. А если будет, то займет это часов шесть.

– А к этому времени здесь будет не протолкнуться, согласен. Что там «Союз»?

– Подходит. Прожектора включил. Нет, выключил.

Линкор, видимо, просто привлек к себе внимание, разразившись длинной серией вспышек сигнального прожектора. В ответ снова тонко хлопнуло несколько пушек, разрывов даже не было видно.

– Пора кончать эту комедию…

Все закивали, ситуация действительно затягивалась.

– Мать моя женщина… Мужики… – прильнувший к оптике офицер, не разгибаясь, поводил плечами влево-вправо. – Клянусь мамой, там черно от народу.

– Дай!

Москаленко отодвинул кавторанга от стекол, сам припал прищуренным глазом к командирскому визиру, синхронизованному с ночным. Да, действительно, в свете снова включенного Ивановым освещения копошение на огромных палубах лайнера было ясно различимым. «Гос-споди. Сколько же там тысяч человек? – подумал он – Дивизия, полдивизии?»

– Почему же он тогда на запад шел?

Каперанг удивленно посмотрел на спросившего. Похоже, последнюю фразу он произнес вслух. Сбоку шарахнуло, все повернулись вправо и успели увидеть угасающий в темноте сноп огня.

– Соблазнившись удачной наводкой… – понимающе кивнул ком-БЧ-2. – Давно пора.

Линкор дал одиночный выстрел под нос лайнеру, и тот сразу же начал сбавлять ход. «Кронштадт» включил и свои прожектора, добавив света на сцепе. Да, здорово похоже на «Амстердам». И на палубах полно народа, суетятся у многочисленных шлюпок.

– Не представляю, что сейчас будет. Что делать, главное, непонятно… Как мне повезло, что Гордей Иваныч решать будет… Вот пусть и решает… Сколько же здесь тысяч…

– Я думал, мы все от радости сбесимся. Никто и не мечтал ведь…

– Топить надо. Топить в темпе и сматываться. Через три часа здесь каждая собака с округи соберется.

– Может, госпитальное судно? Потому и шло из Европы, с ранеными.

– Цвет. Маркировка. Освещение ночью. Пушки какие-никакие. Куда там к черту госпитальное!

– На наших тоже красных крестов нет…

– Потому нет, что немцы в них целили, не стесняясь! А тут на хрен, джентльменство, война с реверансами! Передать на линкор: «Прошу разрешения открыть огонь». Точка. Все.

«Советский Союз» вместо ответа открыл беглый огонь противоминным и универсальным калибрами. Сигнальный прожектор на фоне огня и дыма не читался, теплограмма тоже не проходила, по понятным причинам, но кто-то на линкоре догадался и через минуту передал маломощной внутриэскадренной радиостанцией запрещение – справятся, дескать, сами. Борт лайнера, похожего издали на светящийся серебром в отраженном прожекторном свете спичечный коробок, вспыхивал и рассыпался искрами, иногда закрываясь топкими водяными столбами близких недолетов. Шестидюймовки линкора выдавали сорок пять снарядов в минуту на борт.

– Убийство… – шепнул сзади молодой голос. – Ну это же убийство, ну так же нельзя, ну пусть же шлюпки спустят, а?

Командир обернулся в ярости, перекошенный.

– Убийство? – голос Ивана Москаленко был похож на шипение. – Ты говоришь «убийство», недоделок? Когда в Таллинском переходе «Верошпо» пикировщики расстреляли, по красным крестам целясь, – это было убийство. Когда финские гидро на воду садились и плавающих людей из пулеметов расстреливали на выбор – это тоже было убийство. Когда наши десанты полосовали на пляжах Крыма, в прибое – это убийство. Где ты был, щенок? Мы санитары моря, на хрен! Не нравится – прыгай за борт. И радуйся, что не нам приказ дали, а сами топят. Убийство было бы по шлюпкам стрелять. И пришлось бы. И, может, придется еще…

– Я вот что напомню всем присутствующим… – Чурило, полностью сохранивший самообладание, был угрюм, хотя и не более, чем обычно. – Бой в море Бисмарка[108]. Читали материалы?

– Так точно… – голос у виновника ярости командира был совсем тих.

– Доложите.

Старший лейтенант с нечастой среди младших офицеров ленточкой ордена Нахимова на груди нерешительно повернулся к командиру.

– Глухой? – мрачно поинтересовался тот.

– Третьего-четвертого марта сорок третьего… – голос молодого офицера был нетверд, он все время косился в сторону рубочной щели, где вспыхивало и дрожало яркое белое зарево. – В море Бисмарка, японский войсковой конвой из восьми транспортов с сильным эскортом. Атакован в течение двух дней дважды, с высотным и топмачтовым бомбометанием, «бофортами», А-20, В-17, В-25. Воздушное прикрытие было связано боем… Американцы заявили о потоплении всех восьми транспортов и четырех или пяти эсминцев…

– Молодец. А что было потом?

Старший лейтенант молчал.

– Не помнишь? Так я напомню. Потом спасающихся на шлюпках расстреливали из крупнокалиберных пулеметов. И знаешь почему?

Тот стоял неподвижно, бледный, даже головой не покачал.

– Земля была рядом, острова, – просто сказал Чурило. – Многие могли бы спастись, добраться до Лаэ. Зачем это им было надо? Производственная необходимость, так сказать… Ну что, закончили они там?