– Гляди-ка, – удивленно проговорила она нараспев и поднесла раскрытую ладонь к моему лицу. На ладони, черной от ягод, лежал золотой крестик с разогнутой дужкой.

– Странный какой, – просопела Симка, рассматривая свою находку.

– Может, католический? – сделала я смелое предположение.

– Ну да, – не поверила она, – откуда? – взвесила еще раз на ладони и посмотрела на меня. – Тяжелый, попробуй. Вдруг золотой? – спросила с надеждой.

– Да, похоже на золото, но на золоте всегда клеймо ставят, поверни-ка.

Клеймо было, и Симка возликовала:

– Вот повезло-то мне! Да ты глянь как следует, на!

Но я не взяла и постаралась охладить ее пыл:

– Ты что, забыла, Сим, чужой крест в руки не берут.

Она сморщилась и отмахнулась:

– Да что будет-то? Не укусит же он меня?

– Укусит не укусит, но я не взяла бы.

– Это потому, что я нашла, а не ты, мне просто завидуешь.

Я заговорила о другом, решив ей не перечить. При переходе речки Симка оступилась и упала бы в воду, но я успела удержать ее за локоть. Она, видимо, не придала этому значения. Я же подумала: а не начало ли это неприятностей? Мы остановились с Симкой там, где и всегда расставались после прогулок, я начала что-то говорить о следующем походе за ягодами, но тут из окошка показалась Чегодаиха, мы чересчур близко на этот раз подошли к ее дому.

– Стоит, лясы точит! – обратилась она ехидно к моей подружке. – Мать у нее там при смерти валяется, ногу себе напрочь оттяпала, а дочка и в ус себе не дует!

Симка охнула, уронила крестик в пыль, мгновение смотрела на него жалобно, однако не выдержала все же, схватила в горсть, побежала.

Я за ней, может, помочь чем надо.

– А уж кровищи-то, кровищи, целая лужа! – прокричала нам вслед вредная баба.

Во дворе и сенцах Симкиного дома толпился народ, в основном старые бабки. Увидев их, моя подружка побледнела и грохнулась бы в обморок, если бы я быстренько не подхватила ее. Двери в дом и в залу были настежь. Симкина мать, мрачная, с перевязанной ногой, сунутой в разношенную галошу, замывала пол, тряпка в ее руках имела красный цвет, да и на полу были кровяные разводы. Но удивило меня не это, а то, что Симкин отец, не обращая ни малейшего внимания ни на жену, ни на любопытствующие лица соседей в дверях, с блаженной улыбкой на грязной физиономии сидел за столом и наворачивал какую-то еду большой ложкой прямо из кастрюли.

– Дорвался-таки, ирод! – прокомментировал кто-то.

Поскольку стало ясно, что ничего ужасного не произошло и отпаивать корвалолом Симку не нужно, я пристроила подругу на стул и ушла. Позже она рассказала мне, что у них там тогда случилось. Ее отец, роясь по какой-то надобности, случайно нашел спрятанные матерью деньги, которые она откладывала на какую-то большую покупку. Нисколько даже не усомнившись в своем праве, папашка их взял, да и пропил с дружками. Несчастная обворованная жена, обнаружив пропажу заветной заначки, призвала пьянчугу к ответу. Но тому хмель все еще туманил голову, поэтому каяться он не стал, наоборот, обложил жену цветистыми выражениями, да еще и обеда потребовал. Симкина мать, и так-то нрава скандального, тут и вовсе озверела: схватила топор и принялась бегать за мужем. Тот хоть и пьяный, но оказался проворнее, выскочил в окно, сметя с подоконника на пол цветы в горшках, которые жена так любила. Забыв о муже, она бросилась к ненаглядным своим цветикам, да впопыхах уронила себе на ногу топор. Топор был острым, плотничьим и довольно глубоко вонзился углом ей в ногу, потому и крови столько было. Далее Симка, хихикая, рассказала, что, пока мать плакала, ахала и обихаживала себя и дом, папашка, не будь дураком, вернулся в дом через окошко и вплотную занялся обедом. Я знала, что Симка отца больше любит, он никогда и пальцем ее не тронул, не то что мать, но все же меня покоробило ее хихиканье. Моя бабка на удивление тоже захихикала в кулачок:

– Кровушку себе пустила, хорошо, может, поумнеет, а то орет как оглашенная, дело не дело.

Возвращаясь с работы, я опять встретила Тимоху у нашего дома.

– Баб, чего это Тимоха повадился к нам, чего ему надо? – крикнула я в сторону кухни.

В ответ – тишина. Нет ее, что ли? Но потом высунулась.

– Уж человек и в гости ко мне зайти не может? – осведомилась бабулька сухим тоном.

Что за дела у них могут быть? Попозже вечером, собирая на стол, она невзначай обронила:

– Федосья видеть тебя хочет, сходи к ней в субботу.

Я чуть не выронила хлеб.

– Меня видеть?! Зачем я ей сдалась?

– Вот сходишь и узнаешь, – отвернулась бабка, поправляя скатерть и не давая мне возможности взглянуть ей в лицо.

– А если я не пойду, что тогда?

Бабка живо вскинула голову и посмотрела на меня, поджав губы. Я вздохнула и потупила взгляд.

– Могут ведь у меня в субботу свои дела быть?

Бабка промолчала, но ее молчание устрашало больше, чем ругань.

Налегке идти, как я надеялась, мне не пришлось – бабка опять навьючила меня, положив в рюкзак соль, чай, муку и даже молодую картошку. Надо же, мы сами еще не пробовали, а Федосье – неси!

Вышла я рано, но росы почти не было, не иначе как гроза сильная сегодня будет. Сначала я шла весело, даже песенку мурлыкала, а потом стало мне казаться, будто кто-то идет за мной. Остановлюсь, ничего, все тихо, а как пойду, вроде крадется кто-то. Я с перепугу долетела до Федосьиной избушки в рекордные сроки. Она кивнула без улыбки, вид у нее был такой, словно я помешала ей. Вот, думаю, лучше бы я с Симкой опять по ягоды пошла. Но делать нечего, зашла в дом. Федосья как углядела розовую чистую картошечку, так усмехнулась.

– Спасибо за деликатес, – говорит, а сама так смотрит, словно знает, что я этой картохи для нее пожалела. И вправду ведьма!

Целый день у нее провела и ночевала, а что делала, помню плохо. Чай меня посадила пить, это помню, а к чаю какое-то хитрое варенье подала, по запаху так вроде малиновое, а вкус совсем другой, даже и не разберешь, из чего оно сварено. Потом она меня в баню повела, или это позже было? А ночью и вовсе чудно стало. Спать, помню, легла в кровать, а проснулась… в озере. Вода почти горячая, знакомые пузырьки со дна всплывают. Окончательно проснулась рано, ощупала все вокруг, лежу в обычной кровати, ну не странно ли?

Иду обратной дорогой, как вдруг на мужика наскакиваю, он нагнувшись за кустом стоял. Распрямился. «Здравствуй, птичка», – говорит. Мне его усмешечка не понравилась, и глаза недобрые, а больше всего встревожила мысль: что он тут делает? Здесь и дороги-то никакой нет. А мужик вдруг за руку меня схватил и молчит, но дышит часто-часто. Стала я вырываться, да куда там! Мужик некрупный, с меня ростом, но силища у него немереная. Со страху у меня даже сознание мутиться начало. А он вдруг цапнул зубами меня за ухо, да так сильно, что кровь брызнула. Это он хорошо сделал, потому как на меня такая злость накатила, что заехала я ему коленом в самое чувствительное место. Он замычал, согнулся, я пнула его – он и повалился, как пенек гнилой. Но удар не впрок оказался, за ногу меня уцепить попытался. Тогда я ему опять врезала и с одной и с другой ноги. Подобрала рюкзак, пошла своей дорогой, слышу, догоняет. Ну, думаю, вражина проклятый! Сук на глаза попался, не больно большой, но сгодится. Успела только разок в мужика ткнуть, зато прямо в лицо попала. Вдруг слышу, кричит кто-то. Глядь, а это Ромка, я даже от изумления ветку уронила. Этот откуда взялся? А Ромка на меня внимания не обращает, без надобности я ему, сразу шасть к мужику, и ну крыть его всякими последними словами! Называет его при этом Чиж. А ругает этого Чижа за пьянство, за то, что ушел без спросу.

Ночью я проснулась с отчетливой мыслью: это даже хорошо, что ничего у нас с Ромкой не вышло. Не нравятся мне его нынешние знакомства. Бедная его Галка.

Я усиленно зазывала Симку на бабкины пироги с малиной, но она не соглашалась.

– Да ладно тебе, пошли давай, чего ты? Не укусит тебя моя бабулька, а пироги такие вкусные получились, объедение просто.