Но и эти твари, как выяснилось, не самые ужасные из тех, с кем можно столкнуться в городе.

Ведь существуют еще и гоблины.

Итак, мы перемещаемся по темному переулку. Мы только что вылезли из узкой щели в стене дома между подвальным окошком и защитной решеткой. Неожиданно Ян хватает меня за руку и прижимает к решетке.

— Что такое…

Он быстро наклоняет голову ко мне и тихо шепчет:

— Ни слова! Залезай обратно.

До меня доносится слабый звон колокольчиков, а мы с Яном прячемся за решетку. Тут валяется старая отвратительно пахнущая тряпка, которую мы прежде брезгливо переступили. Но сейчас Ян хватает ее и, ни секунды не мешкая, накидывает на нас обоих. Я хочу возразить против таких действий, но он только шипит мне на ухо:

— Ш-ш-ш! Молчи, или мы погибли.

Я послушно прижимаюсь к нему, а эта зловонная тряпка накрывает наши тела. Немного отодвинувшись в сторону, я получаю возможность наблюдать за происходящим через маленькую дырочку в ткани. Переулок пока остается пуст, зато звон колокольчиков слышится гораздо громче.

— Это гоблины, — шепотом сообщает Ян. — Возвращаются после удачной охоты.

— Откуда ты знаешь?

— Триумфальный звон колокольчиков, — поясняет он. — Они празднуют победу. А теперь сиди тихо и не высовывайся!

Но мне хочется сделать именно это и задать ему еще пару вопросов. Я должна побольше узнать о гоблинах, об их колокольчиках и о победах, которые они празднуют. Но я затыкаюсь и ни о чем не спрашиваю. Я знаю, что ему известно гораздо больше моего о тех опасностях, которые могут поджидать нас в городе. Еще бы! Он прожил здесь всю жизнь, а я — только один день. Но вот на улице появляются сами гоблины. Теперь я благодарна Яну за то, что он вовремя успел накинуть на нас спасительную тряпку.

Гоблины почти вдвое больше Хедли, хотя, с точки зрения верзил, все равно остаются существами мелкими. Они злющие и противные, гораздо хуже тех бездомных кошек, от которых нам пришлось скрываться чуть раньше. Круглые уродливые лица, как в кривом зеркале, раскрашены синей краской. А может, это такие татуировки на их лбах и щеках. Волосы длинные и жесткие, к лодыжкам привязаны полоски ткани с колокольчиками. Ото всей этой компании исходит мерзкий мускусный запах.

Первые два тащат короткие копья. За ними следуют еще шестеро, у них с длинной палки свисает дохлая собака. Завершают шествие еще трое. Один с копьем, двое — лучники.

Я сижу затаив дыхание до тех пор, пока эта процессия не скрывается вдали, а звон колокольчиков не затихает окончательно. Ян срывает с нас тряпку, встает и отряхивает одежду.

— Как это отвратительно! — замечаю я. — А я ведь собак не люблю. Ну, кроме Рози, хотя она такая маленькая, что ее и собакой-то в полном смысле этого слова не назовешь.

Ян удивленно поднимает брови, и я понимаю, что нужно дать какие-то объяснения.

— У моего знакомого дикаря есть собака. Они дружат.

— Правда? Не знал, что до сих пор существуют дикари.

Я невольно улыбаюсь:

— Да, совсем забыла. Ты прав, они теперь предпочитают называть себя лесничими.

Ян понимающе кивает.

— Нам пора в путь.

Я с сомнением смотрю туда, где только что скрылись гоблины. Нам ведь нужно идти в ту же сторону.

— А это… не опасно? — волнуюсь я.

— В городе все опасно.

Мы продолжаем свой путь сначала по тротуару, затем пользуемся одним из тех секретных проходов, о которых отлично осведомлен Ян. Похоже, под городом вырыт целый лабиринт, и мне становится интересно, как же Ян может здесь ориентироваться. Потом мы снова выбираемся на поверхность, попадая в еще более темный переулок между высокими кирпичными зданиями. Вдалеке уличные фонари создают приветливое освещение, но нам не суждено им воспользоваться. Мы же с ним малявки, и такая жизнь не для нас. А жаль! Нам приходится постоянно скрываться и казаться незаметными, чтобы выжить.

Когда я устаю, у меня иногда съезжает крыша. Я еще не говорила об этом? Нет?

Итак, мне хочется немного передохнуть, и я устраиваюсь прямо на помятой банке из-под газировки.

— Еще далеко? — интересуюсь я.

Ян улыбается. Ему не пришлось пережить такой невероятный денек, как мне.

— Что ж, если хочешь получить то, что стоит получить, иногда стоит и немного подождать, — шутит он.

— Но я никогда и не говорила, что мечтаю о превращении в птицу, — решительно заявляю я, чтобы между нами не оставалось недомолвок. — Мне только нужно проверить, насколько это соответствует действительности.

— Неужели тебе не хочется летать, ну хотя бы немножко? — удивляется он.

— Хотелось. Пока я не узнала, чем это может закончиться. А раньше, действительно, только и бредила этим.

— А теперь, значит, нет?

Я пожимаю плечами:

— Сама не знаю. Конечно, все это очень даже соблазнительно. — Я смотрю на него. — А ты сам разве никогда не мечтал стать птицей? Ну, чтобы у тебя были крылья?

— Было и такое, — соглашается он. — Но, если бы у меня было одно-единственное желание, которое бы обязательно сбылось, я предпочел бы стать верзилой.

— Верзилой?

Он обводит рукой улицу.

— Да ты сама взгляни на этот мир вокруг. Все самое хорошее и достойное принадлежит им и только им. Одежда. Музыка. Вообще все.

Я не могу поверить своим ушам. Тем не менее я произношу:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я хочу стать музыкантом, — продолжает Ян. — Но где мне достать хороший, настоящий инструмент, соответствующий моему росту? И кто будет меня слушать? Я хочу записывать свою музыку, выступать на радио. Я хочу, чтобы на моих концертах всегда было полно народу.

— А я знаю одного парня, который играет в ансамбле, — сообщаю я. — Вернее, я его знаю, а он обо мне даже не слышал. Он брат моей подруги-верзилы.

Похоже, его мои слова ничуть не удивляют. Так же, как и Хедли. Наверное, городским малявкам приходилось слышать и не такое.

— А что бы ты стал играть, если бы все-таки достал себе инструмент? — интересуюсь я.

— У меня есть гитара, я сам ее смастерил, — говорит он. — Корпус я сделал из маленького футляра от таблеток, вместо струн использовал проволочки. Но звук, конечно, не тот. К тому же, я мечтаю об электрогитаре. Я хочу играть громко.

Я улыбаюсь:

— Ты чем-то напоминаешь меня. Я тоже люблю жаловаться, что мне приходится самой шить себе одежду. А ведь как здорово просто прийти в модный магазин и купить себе все то, что нравится.

Он смотрит на меня, и тут я понимаю, что сейчас он видит только старенькое поношенное пальтишко, которым поделился со мной Бакро. Поэтому я распахиваю пальтецо и горделиво демонстрирую свою футболку. Конечно, она успела запачкаться за все то время, пока меня не было дома, и все же выглядит достаточно привлекательно.

— Ты сама это сшила? — интересуется Ян.

Я киваю:

— Да. Естественно, все вручную.

— А как ты ее покрасила?

— Я пользуюсь маркерами, которые верзилы разбрасывают где не попадя. Но, конечно, беру для этой цели только несмываемые. Годятся только они, и это я выяснила из собственного опыта.

— Здорово получилось, — одобрительно кивает Ян.

Он некоторое время смотрит в сторону, но я не слежу за его взглядом. Мне кажется, что он сейчас думает о чем-то очень важном.

— Понимаешь, — начинает он, снова поворачиваясь ко мне, — есть еще причины, почему быть верзилой лучше, чем малявкой. — Я не прерываю его. — Не хочу быть тунеядцем всю свою жизнь, — поясняет он. — А по большому счету, настоящим паразитом.

Это я очень хорошо понимаю. Начиная с сегодняшнего дня я отлично себя чувствую именно по этой причине. Я сумела заработать кое-что вместо того, чтобы постоянно воровать или выпрашивать.

— Я вот смотрю на своего отца, — продолжает Ян, — и не понимаю: как он сумел так просуществовать уже… сорок лет, если не ошибаюсь. Меня это просто бесит. Смотрю вперед и не представляю, что со мной будет. Неужели меня ждет такая же бесцельная жизнь?

— Наверное, для тебя стать верзилой важнее, чем научиться летать, — замечаю я. — Ты бы тогда высоко поднялся над жалкой и безрадостной жизнью малявки-попрошайки, получил бы свободу действий и возможность выбирать свой собственный путь.