А тон был очень уж вульгарный. Только этим он и был плох. Все эти люди пребывали в ожидании необыкновенных двусмысленных изысков какого-то неслыханного промежуточного состояния, когда любовь не выдается сполна, а между тем никому не скучно. Но как раз присутствие этих людей и придавало веселью достаточно определенный характер.
Если они не вели себя добродетельно, как в своей семье, то вели себя низкопробно, как в публичном доме. Иначе у них не получалось. Сначала они, конечно, старались, но выпив, а то и проигравшись, начинали разговаривать по-свойски, «тыкали» дам, переругивались. Это отзывалось и на манерах представительниц прекрасного пола. Они привыкли к разнузданности. Пилеман стала неузнаваема. Фантазия ее так разыгралась, что однажды, пробыв наедине полчаса с одним из гостей, она велела целой компании подвыпивших мужчин с барабанным боем провожать ее в комнату, где шла картежная игра. Артистка Фрелих была вынуждена признать, что в прошлом сезоне Пилеман не решилась бы отмочить такую штуку.
Сама артистка Фрелих в какой-то мере продолжала соблюдать внешние приличия. Разумеется, она-то имела дело только с избранными, возможно — с консулом Бретпотом да еще, пожалуй, с асессором Кнустом: в точности это никому не было известно. В ее доме за ней ничего такого не замечалось. Как настоящая дама, артистка Фрелих для своих прелюбодеяний использовала весь арсенал предосторожностей: двойные вуали, экипажи с занавешенными окнами, свиданья за городом. Все эти церемонии делали ее рангом выше, и никто бы не решился поставить ее в ряд с другими дамами хотя бы уже потому, что никому не было достоверно известно, кто в данный момент ей покровительствует и какова мера его терпенья. Приходилось считаться и с тем, что Гнус вообще ничего бы не потерпел. Однажды, находясь в самом мирном настроении, он вдруг накинулся на какого-то господина, случайно обронившего за его спиной замечание относительно хозяйки дома. Гнус шипел, брызгал слюной, не слушая никаких оправданий, и после жаркой схватки вытолкал за дверь рослого, тучного человека; несчастный был изгнан навеки. А это был крупный игрок, сказанное же им об артистке Фрелих, несомненно, было самым безобидным из всего, что можно было о ней сказать. Итак, зная, чего можно ждать от Гнуса, когда дело касалось артистки Фрелих, все соблюдали осторожность.
В остальном можно было устраивать любую кутерьму: Гнуса это не трогало. Он потирал руки, когда кто-нибудь, а отнюдь не он сам, срывал банк и от стола поднимались истомленные жаждой наживы, потные, ошалелые лица и глаза, бессмысленно уставившиеся в пустоту. Он благосклонно взирал на мертвецки пьяных, проигравшимся в пух и прах злорадно желал всяческого благополучия, иронически усмехался, когда какую-нибудь парочку заставали на месте преступления, и переживал мгновенья подлинного счастья, узнав, что кто-нибудь из его гостей обесчещен. Один молодой человек из хорошей семьи попался в нечистой игре. Гнус настоятельно потребовал, чтобы его не выгоняли. Разразилась буря возмущения, многие в знак протеста удалились. Спустя несколько дней они явились снова, и Гнус, ядовито усмехаясь, предложил им сыграть с молодым шулером.
Другое происшествие носило еще более драматический характер. У одного из игроков пропала пачка банкнотов, лежавшая перед ним на столе. Он поднял крик, потребовал закрытия всех дверей и поголовного обыска. Гости этому воспротивились, начали ругаться, грозились избить потерпевшего; в течение пяти минут все без исключения подозревали друг друга. Но вот шум перекрыл замогильный голос Гнуса. Гнус брался назвать тех, кого следует подвергнуть обыску; согласны ли присутствующие действовать по его указаниям? Разгорелось любопытство; кроме того, каждый желал показать, что он вне подозрений, и все закричали «да!». Тогда Гнус, по-гусиному вытягивая и втягивая шею, назвал лейтенанта фон Гиршке, Кизелака и консула Бретпота. «Бретпота? Бретпота?» Да, Бретпота. Гнус стоял на своем, воздерживаясь от каких бы то ни было разъяснений. А Гиршке, офицер? Это еще ничего не доказывает, — утверждал Гнус. Разъяренному же лейтенанту, приготовившемуся к обороне, назидательно заметил:
— Большинство против вас, и они вас обезоружат. Отдав саблю, вы будете обесчещены, и вам останется только пистолет — ясно и самоочевидно, — чтобы пустить себе пулю в лоб. По-моему, уж куда веселей подвергнуться обыску.
Поставленный перед таким выбором, Гиршке покорился. Гнус ни в малейшей мере не подозревал его; он просто хотел втоптать в грязь его гордость. Впрочем, в эту самую минуту поймали Кизелака; он пытался выбросить в окно пресловутую пачку банкнотов. Консул Бретпот незамедлительно призвал Гнуса к ответу. Но тот, вплотную к нему приблизившись, неслышно для других шепнул одно имя, только одно имя, и Бретпот утихомирился… Он пришел на следующий день и снова сел играть. Фон Гиршке не появлялся в течение целой недели… Кизелак зашел разок и сделал безуспешную попытку отыграться. Несколько дней спустя в податное ведомство, где Кизелак занимал скромную должность, пришла его бабка и заявила, что внук ее обокрал. Наконец-то его можно будет уволить. Скандал за карточным столом не был достаточным поводом. Гимназист Кизелак очутился на дне. Гнус торжественно это отметил, — про себя, конечно.
Он наслаждался с коварной сдержанностью. Среди этой толпы, взапуски несущейся к банкротству, к позору, к виселице, невозмутимый Гнус со своей ревматической походкой был все тем же старым учителем, который из-под очков следит за разнузданным поведением класса и мысленно отмечает имена зачинщиков, чтобы впоследствии снизить им годовую отметку за поведение. Они осмелились возмутиться против власти тирана и вырвались на свободу, так пусть же теперь наминают друг другу бока и шеи. Тиран превратился в заядлого анархиста.
Он явно тщеславился приливом новых сил и восхищался почти юношеским цветом своего лица. Двадцать раз на дню он вытаскивал карманное зеркальце, вправленное в коробочку с надписью «bellet»{28}.
По ночам, среди шума, сутолоки и безобразий, он часто вспоминал свои прежние ночи. Осмеянный в кафе «Централь», он плетется домой. Из какого-то темного закоулка в него, словно ком грязи, швыряют «это имя»… Была только одна-единственная ночь, когда он чего-то хотел от людей. Хотел, чтобы они ему сказали, кто такая артистка Фрелих, где ее найти и как — это было самое важное — помешать ей вступить в связь с тремя гимназистами, из которых самым отпетым был Ломан. И ни один человек ему ничего не открыл. Он встречал только ухмыляющиеся лица под шляпами, которые никто даже не трудился приподнять. Он прыгал из стороны в сторону среди самокатов, с грохотом несущихся под горку, и визгливые детские голоса на все лады выкрикивали «это имя». Пробираясь мимо ярко освещенных витрин, он уже не решался заговорить ни с одним из бунтовщиков; он крался мимо домов, скрывающих в своих недрах пятьдесят тысяч смутьянов, и голова у него стыла в предчувствии, что на нее из какого-нибудь окна, словно ушат помоев, выплеснут «это имя»! Спасаясь от непрестанно терзавших его нервы преследований, от издевательств и насмешек, он добежал до приюта для престарелых девиц, находившегося в самом конце захолустной, тихой улички; летучие мыши вились вокруг его шляпы, и даже здесь, даже здесь боялся он услышать «это имя».
«Это имя»! Теперь он сам себя так величает, носит его, как венок победителя. Одного до нитки обобранного гостя он похлопал по плечу и сказал:
— Да, да, я самый настоящий гнус.
Гнусовы ночи! Вот каковы они теперь. Его дом освещен ярче других, взоры всех горожан прикованы к этому роковому дому. Сколько страха, алчности, подобострастия, сколько фанатической жажды самоистребления разжег Гнус вокруг себя! Повсюду дымятся жертвенники. И люди спорят за право возжечь их, за право самозаклания. Их толкает сюда невежество, тупость, свойственная тем, кто не получил гуманитарного образования, дурацкое любопытство, сладострастие, едва прикрытое моралью, жажда наживы, похоть, суетность, сплетение самых различных интересов. Разве не его, Гнуса, кредиторы тащат сюда своих родичей, друзей, клиентов, чтобы вновь сделать его платежеспособным должником? Разве не корыстные жены посылают сюда своих мужей, в надежде, что и они схватят хоть одну из носящихся в воздухе кредиток? Другие являются по собственной воле. Ходят слухи, что на маскараде в доме Гнусов под масками скрывались порядочные женщины. Озабоченные мужья будто бы шныряли в толпе, разыскивая своих жен. Молодые девушки перешептывались о том, что матери куда-то исчезают по вечерам, не иначе как в «дом у городских ворот», и вполголоса мурлыкали отдельные фразы из песенок артистки Фрелих. Эти песенки втихомолку распевал весь город. Таинственная игра в фанты, когда пары ложились на пол под одеяло, проникла в семейные дома; ее затевали даже барышни на выданье, к которым родители приглашали молодых людей на вечеринку с танцами. Молодежь хихикала, обмениваясь мнениями о «доме у ворот».
