Анарх, держа в памяти разговор с Анной Михайловной:

— Это невозможно, прекратим наш спор. Мое решение твердое.

Наташа ушла и даже отказалась, чтобы Анарх проводил ее до слободы. Анарх упрекал себя в жестокосердии и грубости. Нужно было обойтись с Наташей мягче. «Не мог же я, однако, напомнить ей о бычке, а с другой стороны, как с ней делать бомбы, если она не знает самых обыденных вещей? В общем, черт знает что такое!..»

На следующий день Наташа явилась к Анарху без шляпы, в ситцевом платке, повязанном по-деревенски. Она похудела, выглядела подавленно. На правой ее щеке засохло пятно. Очевидно, она плакала, растерла слезы не совсем чистыми руками. Анарх этого пятна, впрочем, не заметил, он усиленно занимался «Первобытной культурой» Тэйлора, что-то записывал в тетрадь, шелестел желтыми страницами и щипал брови. Наташа неслышно поставила на стол тарелки с обедом, постояла, задумавшись над жарким, вплотную придвинулась к Анарху.

— Анарх, — сказала просительно Наташа, — примите меня помогать вам. Знаете, я даже остриглась, смотрите.

Она сорвала платок с головы, бросив его на кровать. Платок, не долетев до кровати, упал на пол. Анарх дико взглянул на Наташу. Она стояла пред ним без косы, шея ее была выстрижена, и волосы на лбу лежали короткими кольцеобразными завитками.

Здесь необходимо сделать пояснительное отступление. Коса Наташи не раз давала Анарху повод к иронии, к обличению и к сарказму. Он находил, что коса — жалкий предрассудок, мещанство, атавизм, рудиментарный орган, остаток Домостроя. Во время размолвок, распрей и споров Наташиной косе приходилось совсем плохо. Вот тогда-то Анарх воистину не щадил ее, тем более что уступавшая ему во многом Наташа, едва дело доходило до косы, обнаруживала непонятное упрямство и строптивость. Она отстаивала свою косу горячо, убежденно, пожалуй, даже красноречиво. Тут весь авторитет, все знания, мудрость и опытность Анарха ничего не значили. И верно. Коса заслуживала стойкой защиты. Никто в городе, никто из ссыльных не мог похвалиться такой косой, какой обладала Наташа. То была удивительная, толстая, душистая коса. Можно с уверенностью сказать, что за всю свою бурсацкую жизнь Анарх не видел подобной косы; косы ниже колен, девственной и дремучей. Гуляя в лесу, Наташа иногда распускала ее, и Анарх поражался буйству и щедрости волос. Свет меркнул в его глазах, и он видел одну лишь Наташину косу. Ему некуда было от нее податься. Коса ему снилась. Анарху хотелось перебирать ее руками, погрузить в нее лицо, вдыхать ее женственный животворный аромат, сплетать и расплетать ее. Коса являлась наваждением и искушением. Вот это была какая коса!

Наташа стояла перед Анархом без косы. Анарх сразу заметил, что Наташа обеднела. Ее фигура сделалась точно меньше, плечи казались более острыми, лицо длиннее, а шея потеряла свой блеск. Наташа ждала, что скажет Анарх. Анарх имел все основания торжествовать или, по крайней мере, быть довольным. Домострой, мещанство посрамлены. Наташа покорилась силе его доводов. Но Анарх… но Анарх был далек от торжества. Он захлопнул Тэйлора, забросил его на край стола, сделал какие-то лишние и ненужные движения руками, словно блуждал в потемках или кого-то искал ночью, виновно и с надрывом промолвил:

— Зачем вы отрезали косу?

Наташа с неописуемым изумлением посмотрела на Анарха. Она должна была сказать, что всего лишь несколько дней тому назад Анарх грубо издевался над ее косой, назвав ее глупой и даже нечистоплотной. Наташа могла бы напомнить и многое другое, но, вглядевшись в Анарха, в его расстроенное и виновное лицо, в красные обводы вокруг глаз, заметив, что он нелепо топтался на одном месте, она решила, что напоминать Анарху прошлое сейчас не нужно. Наташа увидела, что Анарх расстроен, и снова — и в который раз за сутки — она пожалела косу. Но еще больше ей было жалко Анарха. Успокаивая его, она тряхнула головой, сказала:

— Обойдется, без косы легче, не правда ли?

Лицо у Анарха было такое, словно его коснулся мрак, царивший до происхождения вселенной. Тогда Наташа прибегла к последнему средству.

— Анарх, — заявила она, — посмотрите, я надела сегодня свои шелковые чулки, они одни у меня.

Наташа села на кровать, Анарх увидел телесного цвета чулки, отличные чулки со стрелками. Такие чулки она надела впервые.

«Это не важно», — хотелось сказать ему по обычаю, но зубы остались стиснутыми.

Наташа низко наклонила стриженую голову. «Что я сделал?» — с ужасом подумал Анарх. Наташа прошептала:

— Я знаю, вы сердиты на меня из-за разговора о бычке с Анной Михайловной. Я очень глупая, что ж делать…

«Это не важно», — опять было ответил по привычке Анарх, но и на этот раз слова остались несказанными. Он стоял перед Наташей с видом преступника, не ждущего для себя снисхождения. Наташа поднялась с кровати.

— Перестаньте, Анарх, а то я разревусь!

Этого Анарх вытерпеть больше не мог. Он наговорил Наташе многое множество превосходных несообразностей, в том числе и про косу.

Недели через две Наташа переселилась в комнату Анарха. Я присутствовал на их гражданской свадьбе. Анарх потерял нелюдимость и даже шутил. Наташей мы все, приглашенные, любовались, завидуя Анарху. Пропето было немало славных песен, немало было вспомянуто боевых и геройских дел. На этом бы и покончить рассказ о Наташе и Анархе, но рассказы о тех годах и о тех людях не кончались благополучием. Производить опыты Наташа и Анарх перестали из-за спорности, но через несколько месяцев после свадьбы Анарха опять взяли под стражу. В Воронеже жандармы нашли против Анарха новые улики. Полтора года просидел он до суда в тюрьме. Его присудили к лишению всех прав и к ссылке на вечное поселение. К тому времени Наташа отбыла свой срок и из Яренска поехала следом за Анархом в другую ссылку, в Якутскую область. Перед отъездом она показала мне письма Анарха. Анарх просил ее за ним не ехать. Наташа и слышать не хотела о просьбах и советах Анарха. Я провожал ее, когда она уезжала. В мужском полушубке, в пыжиковой шапке с длинными наушниками, в валенках она походила на подростка. Знаю, что до Анарха она добралась. Прошло время, год, может быть, два. Я потерял из виду и Наташу и Анарха, потерял навсегда.