над которым твердеет октябрьский целительный воздух.

А слова? А стихи? — Это лишнее. Больше не надо.

Допиши и порви. Доживи и умри без боязни,

как сады вымирают, когда устают плодоносить.

Это кто же сказал “Мы готовы для праздничной казни”?

Не для казни — для смерти, которая нас и не спросит.

Всё, что музыкой живо, лишь музыкой будет убито.

Мы наверно и живы, покуда не всеми забыты,

но готовы к забвенью, как эта листва на излёте,

обрываясь, кончаясь в последней спасительной ноте.

* * *

Сквозь наплывы янтаря

и разводы позолоты

на исходе октября

лес просвечивал, как соты,

обнажая синеву,

отпуская на свободу

отгоревшую листву

влажной вечности в угоду.

Вот — граница бытия,

за которой мы не властны.

Для кого-то смерть моя

будет лёгкой и прекрасной,

мимолётной словно грусть.

Скажут: “Музыка умчалась

вместе с ветром”. Ну и пусть.

Лишь бы что-нибудь осталось:

след какой-то на земле,

звук, который отзовётся,

уголёк в ночной золе,

блеск звезды на дне колодца.

Потому что только так

можно выжить, не иначе, —

сквозь молчание и мрак

свету радуясь

и плача.

* * *

Никого не буди,

но зажмурься от яркого света.

Выходя на крыльцо,

чуть коснись отсыревших перил.

Пробегись босиком

по тропинке, ещё не согретой,

Ощущая, как пальцы

щекочет прохладная пыль.

Обрывается сад

на краю молодого оврага.

Посмотри, как спешат

на ветвях завязаться плоды.

Обнажённые корни

вбирают последнюю влагу,

а другие — цветут,

им ещё далеко до беды.

Неужели всё спит?

Ты один на краю этой бездны.

И ещё впереди

целый ворох прекрасных страниц

в книге жизни твоей.

Ты, покуда навеки не изгнан

из великого царства

свободных растений и птиц.

Попытайся запомнить

хотя бы вот это мгновенье…

Обрывается память.

Всё тоньше хрустальная нить.

Возвратись в этот дом,

поднимись по истёртым ступеням.

Никого не буди.

Никого и нельзя разбудить.

* * *

Снова туда, в этот сказочный мир,

где за окном, только выстави руку,

гроздь винограда и спелый инжир,

а добродушный хозяин — порукой

счастья на месяц. В песочных часах,

если бы я их построил однажды,

для утоленья загубленной жажды

в мире, что солнцем и морем пропах,

я бы улёгся на самом краю,

отодвигаясь всё время в сторонку,

тихо сползая вдоль зыбкой воронки

ближе и ближе к небытию.

* * *