Святой островок тишины.
Тебе даже в полдень прохладно
В тени монастырской стены.
Сильней мою руку сжимая,
Ты зябко поводишь плечом.
Пойдём лучше в сад, дорогая,
Да яблок зелёных нарвём.
Ну чем я умнее Адама,
Когда и воистину рад,
Что рядом с заброшенным храмом
Такой же заброшенный сад.
* * *
“Ну и ладно”, — говорю.
“Всё прекрасно”, — говорю.
Если что, так позвоните
где-то ближе к декабрю.
“Нет. Обид в помине нет” —
“Понимаю, что фуршет,
только ехать к вам под вечер —
Купчино не ближний свет”.
“Да и мы вам не близки.
Мы ведь около реки”.
“Говорите — у канала”.
“Ну. Какие пустяки”.
* * *
Ты посмотри — слетаются снега
На мир, усыпанный листвою.
Покрыты коркой ледяною
Река, протока. Только мы с тобою
Ещё припоминаем берега,
Где суша, где вода.
Не проще ли забыть?
Тебя, возможно, и страшит непостоянство
Отпущенного Господом пространства,
А я устал
Бояться новой жизни, новой смерти.
Мне весело смотреть, как вертит
Снежинки ветер. Вот начало и финал
Их жизни. А моя течёт,
Перегоняя время,
Сквозь будущее.
Прошлое не в счёт.
Его и нет.
Не вглядывайся в темень,
Во мрак нечеловечьего жилья.
Не слушай сумрачное эхо
Всё легче путь.
Всё глубже колея.
Уже и на обочину не съехать.
Не плачь.
Ну что ты, милая моя.
Смерть этой жизни не помеха.
Не плачь.
Пустое.
* * *
Заснуть в Европе. В Азии проснуться,
на полке с боку на бок повернуться,
вновь задремать под мелкий перестук
на жёсткой, вдвое сложенной подушке.
Очнуться от жары. Увидеть вдруг
верблюдов, землю в трещинах, не слишком
заманчивый пейзаж в своём окне
и ощутить, что ты в другой стране.
Вагон полупустой. Проводника
узбека не видать. И поезд вроде
плетётся много тише. И не сходит
никто на редких станциях. Тоска.
Жара и пыль. Так вот она пустыня.
Где жёлтые барханы? Где песок?
До Самарканда сутки с половиной.
Я обошёл вагон и снова лёг.
И вечер незаметно наступил,