лишь бы опять в неволю.

* * *

Я где-то прочитал, что человек

из лабиринта выбраться на волю

способен, лишь придерживаясь свято

одной стены. Тогда, в конце концов,

он выйдет, как Тезей, на свежий воздух

к высоким звёздам, морю, кораблю…

Жаль, я всю жизнь мечусь и не внимаю

чужим советам. Впору поумнеть,

остепениться… Вот недавно встретил

приятеля в Таврическом, и он,

не видевший меня считай лет двадцать,

пытался разузнать, как поживаю.

Что ж — врать пришлось, придумать на ходу

карьеру журналиста, жизнь в Москве,

престижный брак с художницей… Что, кстати,

и правда было некогда со мной,

но только вперемешку. Для чего

я врал, как будто снова примеряя

иную жизнь, которая тесна?

И море знает, почему шумит,

и небо знает, для чего бездонно,

и ни одна звезда не говорит,

но мы их окликаем поимённо.

Вот Сириус, вот Марс, а вот Венера.

Произношу нелепые слова.

Ни разу звёзд живьём на небосфере

не наблюдал. Лишь в юности, когда

расслабиться ходили в планетарий.

По небу звёздному идёт прогулка,

темно и тихо — мы портвейном булькаем.

Скользит над нами звёздная указка…

О, женщина, экскурсовод по звёздам,

жива ли ты?

И жив ли звёздный мир?

* * *

Наглая, подлая, пьяная,

лживая в покаянии,

что ж ты хитришь, страна моя?

Всё из-за подаяния?

Ну а своё? Раскрадено?

Иль за гроши распродано?

Так ведь и сдохнешь, гадина,

бедная моя Родина.

Храма ворота заперты.

Впору пройти сторонкою.

Что ж я стою у паперти,

мелочь в кармане комкаю?

Что ж я гляжу с надеждою

в это лицо испитое,

силясь припомнить прежнее,

давнее, позабытое?

* * *

Переболела моя душа,

перетерпела, перестрадала.

Да и не стоили ни гроша

прежней поэзии причиндалы.

Словно старьёвщик, бредёт поэт,

под лопухами шурует палкой.

Что ни стихи — толчея примет —

смесь антикварной лавки и свалки,

или метафор крутой замес…

Да неужели не отстоится

смутного времени злая взвесь

в полупохмельных глазах провидца?

* * *

Камень и дерево. Только не нужно железа,

этой торчащей наружу витой арматуры,

ржавчины этой не нужно, архитектуры

сплошь напряжённой. Напоминают протезы

эти строения, напрочь лишённые смысла,

даже и в массе своей — инородное тело.

Пара ободранных сосенок здесь уцелела

да одуванчик торчит из земли с укоризной.

В слое культурном, который оставим потомкам,

что ты найдёшь, археолог? У каждого дома

груду бутылочных пробок? Зелёным осколкам

счёт потеряют, копая у стен гастронома.

Однообразие — вот нашей жизни примета.

Не летописец, нам этого даром не надо,

а самописец бесстрастный всё чертит и чертит

ровную линию смерти — ни взлёта, ни спада.