Комната сотрудников отдела убийств была невелика, но три стола вмещала.

Слава вошел и никого из коллег не обнаружил. Опер Гена Конюхов, который занимал стол по соседству с его, используя законный трудовой отпуск, жарился у двоюродной сестры в Ялте, хотя формально уже числился в группе Синицына.

Непосредственный начальник Славы, Саша Лебедев, чей стол стоял у окна, большую часть времени носился по городу и появлялся лишь в начале и в конце трудового дня. Лебедев был старше Славы на шесть лет и трогательно опекал молодого коллегу. Слава делился с капитаном своими мыслями и прислушивался к его советам. Поэтому он огорчился, что сегодня Лебедева не застал. Стажер Лапин своего стола пока не завел, да и сидеть ему было некогда. Стажеру Слава поручил обход соседних дворов и квартир, из окон которых виден подъезд писателя, и тот добросовестно топтался там уже неделю.

В комнате было душновато. Синицын распахнул окно, уселся на свое место и вспомнил Лену. От этих воспоминаний покраснел и, чтобы вернуть себя к трудовым реалиям, выдвинул ящик, извлек записную книжку Олега Ивановича Каребина и в десятый раз углубился в ее изучение. Книжка выглядела очень потрепанной и трудно давалась непосвященному. Но Синицын довольно быстро установил деловые номера издательств и редакторов, с которыми работал убитый в последнее время.

Большую часть остальных телефонов давно заменили новыми номерами. Молодой следователь скрупулезно выяснил каждый из них, хотя оказалось, что почти все они принадлежали людям, которые вспоминали Олега Ивановича с трудом. Писатель имел с ними случайные контакты, когда искал возможность хоть где-нибудь подработать. Лишь три номера из прежней жизни беллетриста относились к его хорошим знакомым. Это были его школьный товарищ Виктор Суржиков, сосед по прежней квартире Вадим Кочковский и дама-редактор литературного журнала Ирина Старовцева. Со всеми, кроме Старовцевой, отбывшей в командировку, Слава встретился, но никакой полезной информации это ему не принесло. Последний раз Каребин виделся с этими людьми очень давно, потому и не имел новых номеров их телефонов. И лишь один телефон, нацарапанный на внутренней стороне обложки, остался Синицыным неотработанным. Цифры его едва заметно проступали, но ни имени, ни фамилии их владельца обнаружить рядом не удалось. Слава позвонил на телефонную станцию в службу, которая сотрудничала с управлением внутренних дел, попросил выяснить, кому принадлежит безымянный номер, но результат оказался странным. Девушка сообщила, что у них такого номера нет и информацию о нем она дать не может. Слава прошелся по кабинету, размышляя, что бы это могло означать, затем вернулся за стол и набрал таинственный номер.

– Вас слушают, – ответил официальный мужской голос.

– Простите, с кем я говорю? – не слишком уверенно поинтересовался старший лейтенант.

– Если вы не знаете, куда звоните, разговаривать нам не о чем, – сухо заметили на другом конце провода.

– Извините меня, я следователь отдела убийств райотдела ГУВД. Этот телефон я обнаружил в записной книжке убитого, поэтому решил его набрать.

– Ваша фамилия, звание и должность? – поинтересовался мужчина. Синицын назвал себя.

– Вам, старший лейтенант, перезвонят, – сообщили в трубке, и связь отключилась.

Через десять минут в кабинет влетела Тома Самойлова и взволнованно выпалила:

– Он тебя срочно хочет видеть. Сидит весь белый.

– Электрик? – переспросил на всякий случай Синицын.

– Подполковник Грушин, Михаил Прохорович, – строго поправила Тома. Синицын застегнул пиджак на все пуговицы и зашагал к начальству. Застать подполковника таким возбужденным и бледным мало кому из подчиненных удавалось. Грушин ждал его стоя в центре кабинета.

– Ты что, молокосос, себе позволяешь?! – закричал он, как только Синицын ступил на порог.

– А что случилось, Михаил Прохорович? – Слава не знал, пугаться ему или нет. Никакой вины за собой он не чувствовал.

– И этот сопляк еще спрашивает?! все больше расходился начальник. – Ты побеспокоил такого человека, к которому я и сам побоялся бы подойти за версту.

– Никого я не беспокоил, – начиная смутно догадываться, откуда дует ветер, запротестовал Синицын.

– Никого не беспокоил, говоришь? – Грушин бегом ринулся к своему столу, налил в стакан из графина воды и залпом его выпил. – Слушай и запоминай. Завтра явишься ко мне в восемь утра на ковер. Получишь мою машину вместе с Гошей. Вы прибудете на Кузнецкий мост ровно в девять тридцать. Поставите машину бампером к Выставочному залу и будете ждать.

– Чего ждать? – не понял Синицын. – Не твое дело – чего и кого ждать. Ждать будете хоть до ночи. С места не двигайтесь. К вам подойдут. Когда подойдут, ты выйдешь из машины и задашь все свои дурацкие вопросы. Понял, сопляк?

– Не очень, – искренне ответил Слава.

– Ты, молокосос, слишком шустрый. Генералов ФСБ тебе подавай. Куда названивал? – устало заметил Грушин, внезапно сменив гнев на полное равнодушие.

– Я звонил по номеру, который нашел в книжке писателя, – наконец сообразив, что происходит, попробовал оправдаться старший лейтенант.

– Все, иди отсюда. И чтобы в Управлении я тебя сегодня не видел, – тихо приказал Грушин и повалился в кресло.

– Есть, товарищ подполковник, – козырнул Слава и быстро ретировался.

– Что ты натворил? – глядя круглыми глазами на него, поинтересовалась Тома.

– Позвонил по одному номеру, и все, – развел руками начинающий следователь и поехал домой.

Вера Сергеевна уже вернулась с дачи и, с тревогой вглядываясь в лицо сына, воскликнула:

– Пусик, почему ты не ел сырники на завтрак? Ты не ранен?

– Я их, мам, не видел, а бандитская пуля пролетела мимо… – отмахнулся Слава и поспешил в свою комнату. – Мама, я немного посплю, не доставай меня, если можешь, и к телефону, кроме Саши Лебедева и Лены, я ни к кому не подойду, – бросил он с порога, закрыл за собой дверь, взял текст романа Каребина и плюхнулся на тахту.

Вечером шестнадцатого декабря 1916 года кабинет известного деятеля Петрограда, секретаря «Общества поощрения искусств и изящной словесности», действительного статского советника его превосходительства Святослава Альфредовича Стерна трудно было узнать. В мерцающем свете канделябра на стенах колыхались знамена ордена розенкрейцеров, испещренные тайными знаками. На овальном столе карельской березы, также покрытого знаменем с изображением Розы и Креста, покоился магический меч. Его сталь зловеще поблескивала, отражая огоньки свечей. Возле стола, скрестив руки на груди, стояли хозяин кабинета Стерн, князь Феликс Юсупов и известный петроградский врач-психиатр Константин Рябинин. Все трое в белых плащах до пят.

– Я пойду до конца, – торжественно заявил Юсупов и медленно опустил руки на клинок.

– Иди, брат, – промолвил Святослав Альфредович, также опуская руки и пристраивая левую ладонь на сталь меча.

– Пусть рыцарю в эту ночь Господь дарует львиное сердце, – добавил Рябинин и тоже опустил левую ладонь на меч.

– Да будет так, – почти шепотом проговорил Юсупов, накрывая левой ладонью руки Стерна и Рябинина.

После этого мужчины произнесли клятву ордена.

Тихо открылась дверь, и Алиса Николасвна, вся в белом, с кроваво-красной розой в волосах, внесла на серебряном подносе три бокала. Цвет вина в хрустале и цвет розы в волосах женщины не отличались. Женщина подошла к столу. Мужчины взяли по бокалу и подняли их.

– За наше братство! – произнес Стерн.

– Роза и крест, – ответили Рябинин и Юсупов.

И тут произошло невероятное. Мужчины опустили руки, а бокалы так и остались парить в воздухе. Сперва они застыли без движения, затем медленно поплыли друг к другу. Когда сосуды соединились, послышался звон хрусталя и бокал Юсупова разлетелся на мелкие осколки. Вино кровавым ручейком потекло по мечу. Бокалы Стерна и Рябинина вернулись на свои места. Стерн и Константин Николасвич Рябинин взяли их, висящие в пространстве, и медленно выпили до дна.