До Мариана поначалу даже не дошло, в чем его обвиняют.
— Ты что столько времени с компостом возился? — насела я на троглодита.
Тот взглянул на меня с опаской и начал заикаться:
— Ну, я… Того… Компост перебрасывал…
— Полдня пару лопат?
— Ну, да… Там у вас это, ягоды были…
— Те, что были, и даже соседские, хромой лось в минуту бы смолотил. Что ты делал? На озеро мотался?
— Там живая изгородь, колючая, — разволновался Мариан. — А лось мордой ест!
— Да ты что? А не задницей?
— У него шкура толстая. Знаете, какие там шипы? Как гвозди, до кости продирают.
— Значит, пытался-таки перелезть через живую изгородь?
Алиция, которая уже собиралась меня отругать за издевательство над малолетними, прикусила язык. Ясно было, что обжора нарушил границу соседских владений и, очень даже вероятно, чего-нибудь там сломал, что в благопристойной Дании считается чем-то недопустимым и достойным всяческого порицания, вплоть до высшей меры…
— Я тебе категорически заявляю, что сообщу в полицию о твоем отсутствии, — произнесла она таким прокурорским тоном, что нам с Маженой и не снился. — С ними будешь объясняться. Уходи.
— Я… Может… Я отдыхал…
— Уходи.
— Лучше беги к сестре и собери, что надо для тюряги: зубную щетку, запасные трусы и пижаму, — все так же доброжелательно посоветовала ему Мажена.
Мариан обалдел настолько, что послушался и исчез. Так нам удалось от него избавиться.
Остались почти все невиновные, но снова нам поперек дороги стало это «почти». При первых поисках пропавшего панголина потерялся сначала Мариан, а потом Стефан. Каждый при желании мог поднапрячься и успеть. Оба укладывались в норматив, определенный судебной медициной. Полностью отпадали только Мажена и Олаф, ну и, разумеется, те, кто оставался дома Эльжбета Алиция и я. Плюс Магда которая приехала уже после…
— Ничего подобного, — горячо возразила Магда. — Лучше я сразу вам признаюсь. Я приплыла в Мальмё вообще раньше и совсем в Швеции не задерживалась, даже успела кое-что купить в Копенгагене, в последний момент, когда уже закрывали, и сюда приехала пораньше, но сначала пошла перекусить. В пивную в центре Биркерёд. Глупо было бы с голодным блеском в глазах являться в чужой дом с криком: «Вот она я, кормите!» А уж если кого и убивать… Может, такая мысль и была… То не глупого павиана Вацлава, а эту его суку! Хотя я только теперь узнала, что это она!
Пока мы переваривали столь оригинальное заявление, естественно, зазвонил телефон.
Взяла трубку Алиция. О чем шла речь, мы опять узнали после окончания разговора.
— Аспирант Гравсен спрашивал, где покойный последний раз принимал пищу, — сообщила нам хозяйка. — Я ответила, что, вероятно, у озера вместе с Юлией. А он уперся, что результаты экспертизы странные — часть еды нормальная, остальное непонятно что. Понятия не имею, что он имел в виду, и гадать не хочу!
— Чего там гадать, норвежская молодежь его чем-то угостила, пусть их и спросят, — пренебрежительно заметила Мажена.
— Гравсен просто хотел удостовериться, что точно не у меня и что я точно не знаю. Не нравится мне эта норвежская молодежь…
И она принялась названивать по телефону, стараясь заловить Ханю со Збышеком. Нельзя сказать, что вечер получился упоительным.
Утро тоже не задалось с самого начала.
* * *
За завтраком Алиции даже некому было задать свой любимый вопрос про яйцо. Каждый перекусил чем-то на скорую руку и смылся. Насколько мне удалось сориентироваться, сама хозяйка отправилась со Стефаном за покупками, так как продовольственная ситуация в ее доме выглядела все более нетипично и перестала ее удовлетворять. Магды с Маженой вообще не было, они вместе отправились поздней ночью в Копенгаген после раздраженного заявления Магды, что ей хотелось бы наконец-то рассказать все раз и навсегда без опасения быть подслушанной, а у Мажены хата была свободна. Эльжбета с Олафом уехали последними, поскольку хотели увидеть вроде Драгёр, по моим подсчетам, часа на три-четыре. Я осталась в доме одна, если не считать еще проснувшейся Юлии.
Какая вожжа мне под хвост попала, сказать не берусь, но я ни с того ни с сего отправилась исправлять компостные недоделки проклятого Мариана. Лопата и вилы лежали на своем месте. Работы с переброской тонюсенького слоя земли из одной емкости в другую было столько, что я готова была всерьез начать подозревать Мариана в преступных деяниях, если бы не его медлительность. Ромео пришлось бы долго дожидаться, пока Мариан соизволит прочухаться и вдарить его по голове. Так и задеревенеть недолго. Да и слетать галопом к озеру и назад, это тоже не в Мариановом духе. Но припугнуть его все равно не мешало…
В порядке эксперимента я попробовала две последние лопаты перенести с места на место в темпе, как мне казалось, Мариана. Номер не прошел. Кучка земли на легкой лопате, транспортируемая по сантиметру в пару секунд, становилась тяжеленной до невозможности, честное слово! Мне приходилось отдыхать каждые десять минут. Жуть!
Меня так это завело, что я решила просеять землю из последнего контейнера и наверняка сделала бы как минимум половину работы, если бы нашла сито. Я точно знала, что оно где-то у Алиции было. Вот только где? В сараюшке рядом? Ничего подобного. В сараюшке были дрова… На кой черт ей дрова, если камин не работает? Еще я нашла два поломанных стула, довоенный котел для кипячения белья, множество мешков с землей, множество разных луковиц и засушенных насмерть растений, цветочные горшки, корытца и емкости, потрепанную соломенную шляпу с большими полями, короче, все, что угодно, кроме сита.
Может, где-то еще поискать? Посмотрела, нет ничего. Может, с другой стороны, в зарослях, в кустах, в крапиве? Я пошла на другую сторону и принялась осторожно шарить в кустах, сторонясь крапивы, пока вся злость у меня не прошла, равно как и желание работать. Вытерев пот, я решила отдохнуть, повернула к дому…
Я стояла в единственном месте, откуда видно было и вход в ателье, и ведущую к нему дорожку. Вид мало напоминал альпийскую панораму: узенькая тропинка вилась между кустами, упираясь в клумбу, а дальше дорожка сворачивала и шла вверх, к террасе. С той стороны сад просматривался плохо, а меня и вовсе увидеть было невозможно, так как заслоняли кусты и густые ветки. И тут меня оторопь взяла.
Из ателье на дорожку вышла Юлия. Она наверняка успела убедиться, что дом пуст, так как чувствовала себя совершенно свободно. Убитая горем вдова сладко потянулась, выполнила несколько энергичных наклонов и приседаний, а затем вдруг совершила нечто, что во времена моей молодости называлось «пройтись колесом» и что я тоже проделывала в шестнадцать лет на балтийском пляже. До конца дорожки у нее получились три раза, и точно так же в три оборота она вернулась назад, к двери. Затем последовали мостик и стойка на руках, которая у меня никогда не получалась. Проделав еще несколько гимнастических упражнений в виде всяких махов и наклонов, она закончила разминку быстрой пробежкой туда и назад по дорожке, а затем спокойно направилась к террасе.
Я впала в ступор от изумления, а потом, когда вышла из этого состояния, слегка встревожилась. Вот тебе и инвалидка, покалеченная в страшной аварии! Какого же рожна она прикидывалась?!
Мне вдруг стало не по себе, и меньше всего хотелось, чтобы она меня заметила. То, что я была свидетелем ее гимнастических выкрутасов, должно было остаться тайной! Права была Эльжбета: это здоровая баба, которая из каких-то своих соображений притворяется недолеченной калекой… Что-то тут не срастается. Разве так должна выглядеть убитая горем и безумно любящая женщина?
Юлия заглянула с террасы в салон и вошла внутрь. Этим она облегчила мою задачу. Я сразу прошмыгнула под орешник, аж до белого столика со стульями, и тут чуть было на нее не напоролась. Она вышла через главный вход, выглянула на улицу, затем вернулась бегом домой, демонстрируя отличную физическую форму, и через минуту показалась опять с чемоданом и набитой спортивной сумкой, неся их без малейшего усилия. Вышла за калитку и исчезла из виду.
