А вот это ещё почище:

О чём тут речь, я толком не знаю, но если сказать последние три слова с нажимом, результат гарантирован.

Ну, убедились теперь, что миссис Бейкер этой пьесы не читала? Знай она, что тут такое непотребство, ни за что бы не дала мне книгу.

Я репетировал каждый день после ужина. Снимал рубашку – мне казалось, что так получится пострашнее, – вставал перед зеркалом в своей комнате и начинал с жаб и гадов. Мне эта фразочка виделась самой забористой. К тому же на слове С-с-сикоракс-с-сы у меня аж слюна брызгала во все стороны. По-моему, впечатляюще!

Накануне второй среды ноября я говорил эту фразу без запинки, а на слове жабы буквально квакал, да так, что кровь стыла в жилах. Вечером, во время репетиции, в дверь постучала мама.

– C тобой всё в порядке? – встревоженно спросила она.

– Да. А что?

– Мне послышалось, ты сам с собой разговариваешь.

– Я репетирую… выступление, – ответил я и, в сущности, даже не соврал.

– Ладно, репетируй. Не буду мешать, – сказала мама и ушла.

Я ещё немного поработал над «чумой», так как она годится на все случаи жизни.

Потом в дверь постучал отец. Наверно, в телевизоре случилась рекламная пауза.

– Холлинг, твой голос даже из подвала слышен, – сказал он. – Что, собственно, происходит?

– Шекспира разучиваю.

– На кой он тебе сдался?

– Для миссис Бейкер.

– Для миссис Бейкер? – Отец удивился.

– Угу.

– Тогда зубри дальше. – И отец ушёл обратно к телевизору.

Я снова обратился к жабам и прочей нечисти и репетировал, пока в дверь не постучала сестра.

– Холлинг!

– Что?

– Заткнись, а?

– Пусть тело волдырями вам ветер юго-западный покроет! – провозгласил я.

Сестра распахнула дверь.

– Что ты вякнул?

Пред лицом шестнадцатилетней сестры, которая того и гляди запулит в тебя чем-нибудь тяжёлым, Шекспир бессилен.

– Уже молчу, – поспешно сказал я.

– И не вздумай снова орать, – предупредила сестра. – Рубашку бы надел, что ли. Супермен выискался.

Она захлопнула дверь.

Я решил, что репетицию пора сворачивать.

Утром я отправился в школу намного раньше обычного: там ведь тоже можно порепетировать, пока одноклассники не подтянутся. На третьем этаже, посреди широкого коридора перед нашим классом, я застал такую картину: мистер Вендлери одной рукой придерживал стремянку, а другой подавал стоявшему на ней мистеру Гвареччи мышеловки, вернее крысоловки с пружинами. Я видел только ноги директора, поскольку он вынул одну потолочную плиту и влез в отверстие почти до пояса.

– Давайте последнюю, – скомандовал он завхозу. – Так, хорошо. А теперь сыр.

Мистер Вендлери пошарил в боковом кармане комбинезона и, достав целлофановый пакет с кубиками сыра, протянул вверх. Рука директора опустилась и, забрав пакет, снова скрылась.

– Отодвигаем пружинку, – озвучивал свои действия директор, – кладём кусочек сыра…

И тут раздался щелчок. А потом с неба пала не божья роса, не манна небесная, а – мистер Гвареччи.

– О-о-о! – произнёс он.

Если честно, произнёс он, конечно, не «О-о-о!», а совсем-совсем другое слово. Получилось не так красочно, как у Шекспира, и не так выразительно, как читает Шекспира миссис Бейкер, но вполне внушительно.

Директор приподнял голову. Лицо у него было красное, а пальцы – ещё краснее. Он размахивал и тряс рукой, словно старался стряхнуть её с себя вовсе.

– О-о-о! – произнёс он снова. (Он, конечно, говорил не «О-о-о», ну да вы и сами поняли, верно?)

– А попробуйте «Сгнои тебя чума», – предложил я.

Мистер Гвареччи посмотрел на меня с пола.

– Ты откуда взялся? – спросил он.

– Ещё можно: «Пусть вредная роса падёт на вас». – Я был готов поделиться с ним всем, что выучил.

Мистер Гвареччи снова затряс прищемлёнными пальцами и простонал:

– В такую рань ученикам в школе не место.

– Он видел, что мы ставим крысоловки, – недовольно сказал мистер Вендлери.

– Это тот семиклассник, который выпустил крыс. Он и так всё знает, – отозвался директор.

Завхоз скорчил страшную мину и поднёс палец к губам.

– Ни звука! – велел он мне.

– Пусть ж-ж-жабы-крыс-с-сы заедят меня, если проговорюсь, – пообещал я. И слюной брызнул на «крыс-с-сах» для убедительности.

Мистер Гвареччи посмотрел на меня странным взглядом, а потом медленно встал, собрал упавшие вместе с ним крысоловки и снова полез на лестницу. Я его за такое упорство зауважал. Пальцы-то у него, наверно, сильно болели.

– Иди в класс, Холлинг Вуд, – скомандовал он.

Миссис Бейкер оказалась на месте. Она сидела за столом и глядела на потолок, прислушиваясь к доносившимся сверху звукам: крысы топотали и скреблись прямо у нас над головой. Мы стали слушать вместе. Наконец всё стихло.

– Никому ни слова, мистер Вудвуд, – предупредила учительница.

– Ни слова, – повторил я и прошёл к своей парте.

– Вы дочитали «Бурю»? – спросила она.

– Да.

– Что ж, сегодня днём обсудим. – Он кивнула и взялась за проверку наших сочинений, которые стопкой лежали перед ней на столе. Красные пометки запестрели на белых страницах, как следы бубонной чумы.

Репетировать было решительно негде. Тем не менее я надумал тренироваться потихоньку – чтобы в критической ситуации не забыть ругательства Калибана. И вот, уткнувшись носом в парту, я прошипел: «Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари». Я тут, конечно, слукавил, соединил слова из двух разных мест пьесы. Но мне показалось, они будут хорошо сочетаться. Да, звучит неплохо. Я произнёс их снова, представляя Калибана и Сикораксу – не ведьму Сикораксу и её сынка Калибана из «Бури», а наших крыс. Чем не дьявольские твари?

– Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари! – шептал я страшным шёпотом.

– Вы хотите что-то сказать? – спросила миссис Бейкер.

Я выпрямился.

– Нет.

– Значит, у вас в парте никто не прячется? И вы ни с кем не разговариваете?

Я замотал головой.

– Кроме нас с вами тут никого нет, мистер Вудвуд, – сказала миссис Бейкер, отложив красную ручку. – Мы в последнее время часто общаемся один на один, верно? Поэтому я и решила, что вы хотите мне что-то сказать. Я ошибаюсь?

– Я не… я ничего…

– Мистер Вудвуд! Что вы сказали?

– Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари!

Миссис Бейкер помолчала.

– Так и сказали? – уточнила она.

– Да.

– Забавно. В пьесе такой строки нет, слова взяты из разных мест. Вы, похоже, решили переписать Шекспира?

– Зато ритм получился.

– Ритм, – повторила она задумчиво.

– Ага. Мне нравится.

Миссис Бейкер ещё помолчала, а потом кивнула.

– Мне тоже, – сказала она и снова принялась кропить наши сочинения бубонной чумой.

Вот и весь разговор.

Но я сидел, совершенно потрясённый.

Эти два проклятия она опознала! Выходит, она знает, что в пьесе ругаются?

Значит, она её читала?!

Читала – и мне подсунула? Ничего себе!

Похоже, замыслы у неё даже более коварные, чем я думал…

И всё-таки я попробую вворачивать ругательства Калибана при каждом удобном случае. И стану выбирать слова попроще.

На большой перемене я обнаружил, что мама упаковала мне с собой бутерброд с болонской колбасой, но забыла положить в него майонез. Зато она положила туда жухлую веточку сельдерея, которая валялась в холодильнике ещё с прошлой недели. Но самое ужасное, что печенье оказалось с плесенью. Я в сердцах вспомнил любимое слово Калибана – труха! – и, отбросив еду, вышел на улицу.